Желание - Николас Спаркс

с собой Дейзи и делал все, чтобы помочь мне сохранять сосредоточенность, даже когда я порой хватала его под столом за коленку и хихикала, увидев на его лице внезапное смущение. Несмотря на мои попытки заигрывать с ним, когда мне полагалось заниматься, я продолжала уверенно идти вперед в учебе. На контрольных я по-прежнему показывала очень неплохие результаты, но это не мешало Брайсу расстраиваться из-за своих способностей репетитора. И уроки фотографии тоже не изменились, разве что он начал меня учить, как снимать в помещении со вспышкой и другими источниками света, а также делать фотографии в ночное время. Обычно эти уроки проходили у него дома, где была подходящая аппаратура. А для ночных снимков звездного неба мы пользовались штативом и пультом, поскольку фотоаппарат должен был сохранять полную неподвижность. Для таких снимков требовалась очень долгая выдержка, иногда до тридцати секунд, и в одну особенно ясную ночь, когда на небе не было луны, мы сфотографировали часть Млечного Пути: он был похож на светящееся облако в темном небе со вспышками светлячков.

Три-четыре раза в неделю мы все так же продолжали ужинать вместе. В половине таких случаев мы ужинали у тети, в остальных – с семьей Брайса, иногда с его дедом и бабушкой. В понедельник после нашего свидания отец Брайса уехал из города на очередные консультации, которые должны были продлиться два месяца. Брайс не знал точно, куда отправился отец и чем он занят, знал только, что это для Министерства обороны, а подробностями не особенно интересовался – просто скучал по отцу.

В сущности, единственным, что изменилось для нас были моменты, когда мы устраивали перерыв во время учебы или откладывали в сторону фотоаппарат. Тогда мы обстоятельно говорили о наших родных и друзьях, и даже о недавних событиях в новостях, хотя в последнем случае говорить приходилось в основном Брайсу. Без доступа к телевидению и газетам я пребывала в неведении насчет положения в мире – или в США, или в Сиэтле, или даже в Северной Каролине, – и честно говоря, оно меня мало заботило. Но мне нравилось слушать, как он рассуждает, а Брайс порой затрагивал серьезные вопросы и здраво рассматривал их. А я, притворившись, что обдумываю ответ, говорила что-нибудь вроде: «Трудно сказать. А ты как думаешь?» – и он начинал излагать свои мысли по этому вопросу. Наверное, из них я могла бы что-нибудь усвоить, но я мало что запоминала, увлеченная своими чувствами к нему. Время от времени я вновь недоумевала, что он во мне нашел, на меня вдруг нападала неуверенность, и он, словно прочитав мои мысли, касался моей руки, и внезапный приступ проходил.

А еще мы много целовались. Только не тогда, когда нас могли застукать тетя или его родные, но при каждом удобном случае. Я писала сочинение, останавливалась на секунду, чтобы собраться с мыслями, замечала, как Брайс смотрит на меня, и наклонялась поцеловать его. Или Брайс, изучая какую-нибудь фотографию из коробки, наклонялся и целовал меня. Мы целовались на крыльце вечером после занятий или как только он приходил позаниматься со мной. Целовались на побережье и в городе, возле его дома и возле дома моей тети, и порой нам приходилось поспешно прятаться за дюной или за углом. Иногда он накручивал на палец прядь моих волос, в другие моменты просто обнимал меня. Но каждый раз он вновь признавался мне в любви, и всегда, когда это происходило, у меня в груди начинало странно колотиться сердце, и мне казалось, что лучшей жизни невозможно и представить.

* * *

В начале марта мне снова пришлось побывать у доктора Большерука. Этот визит должен был стать последним перед родами, а потом Гвен предстояло следить за моим состоянием до конца срока. Точно по расписанию у меня начались периодические схватки Брэкстона-Хикса, и когда я призналась врачу, что я от них не в восторге, он напомнил, что таким способом мой организм готовится к родам. Во время очередного УЗИ я старалась даже мельком не смотреть на монитор, но машинально вздохнула с облегчением, услышав от медсестры, что с ребенком (Софией? Хлоей?) все в порядке. Я запрещала себе воспринимать эту малышку как нечто принадлежащее мне, и все же была рада узнать о ее состоянии. Медсестра добавила, что дела обстоят неплохо и у мамы, то есть у меня, и услышать это было странно, а потом, во время заключительной беседы, врач перечислил все, что может со мной произойти на последнем этапе беременности. Я почти перестала слушать, как только он упомянул геморрой, о нем я уже слышала на встрече беременных подростков в Молодежной христианской ассоциации Портленда, но потом забыла, и к тому времени, как он умолк, пришла в уныние. Я не сразу поняла, что он о чем-то спрашивает меня.

– Мэгги, ты меня слышала?

– Извините. Я все еще думаю о геморрое, – объяснила я.

– Я спрашивал, даешь ли ты себе физическую нагрузку.

– Я хожу пешком, когда фотографирую.

– Замечательно, – кивнул он. – Не забывай, что физическая активность полезна и тебе, и ребенку, и она сократит время, которое твоему организму понадобится, чтобы оправиться после родов. Только не слишком усердствуй: легкая йога, ходьба – все в таком роде.

– А ездить на велосипеде можно?

Он приложил гигантский палец к подбородку.

– Если он удобный и езда не причиняет тебе никаких болей, тогда следующие несколько недель можешь ездить. Но потом у тебя начнет смещаться центр тяжести, сохранять равновесие станет труднее, а любое падение может серьезно навредить тебе и малышу.

Другими словами, я растолстею, о чем я уже знала, и эта мысль угнетала не меньше, чем перспектива геморроя. Но слова врача о том, что организм быстрее вернется к нормальному состоянию, вселили в меня оптимизм, поэтому при следующей встрече с Брайсом я спросила, нельзя ли мне сопровождать его на велосипеде во время утренних пробежек.

– Конечно можно, – согласился он. – Будет здорово, если ты составишь мне компанию.

На следующее утро, проснувшись даже слишком рано, я надела куртку и покатила на велосипеде к дому Брайса. Он уже разминался перед домом и вместе с Дейзи побежал навстречу мне. Когда он наклонился, чтобы поцеловать меня, я вдруг вспомнила, что не почистила зубы, но все равно ответила на поцелуй, и он, кажется, ничего не имел против.

– Ну что, готов?

Я думала, будет легко, ведь он бежит, а я еду, но ошиблась. Первые пару миль я держалась неплохо, а потом у меня заныли мышцы бедер. Хуже того, Брайс пытался поддерживать разговор, что было нелегко, поскольку я только пыхтела и отдувалась. И когда я уже думала, что больше не могу, он остановился у гравийной дорожки, ведущей