Сводные. Том 1 - Лена Харт

— Блядь, перестань, — он отступает назад, тяжело дыша, и холод пронизывает мою кожу. — Нет, мы не можем.

Вздрагиваю, боль желания почти заставляет меня упасть на колени. Слёзы наворачиваются на глаза.

— Этого не должно было быть, — рычит он. — Я твой дядя. Я твой чёртов дядя.

— Ты никогда не был моим дядей, — выдавливаю я, поворачиваясь к нему. — Ты чужой человек, к которому меня отправили жить мои родители.

Его лицо покраснело, как и моё, на загорелых висках блестит пот.

— Ты — моя ответственность, — говорит он мне.

— Но это было хорошо.

Боль отражается в его глазах, я знаю, что он тоже это почувствовал.

— Сегодня вечером было хорошо, — говорит он, — но утром всё изменится.

Качаю головой, не обращая внимания. Мне всё равно.

— Я одинокий и эмоционально отсталый ребёнок, а ты — первая женщина, с которой я был рядом достаточно долго, чтобы сблизиться за последние двадцать лет.

Он встаёт прямо, проводит рукой по волосам.

— И ты всего лишь брошенная сирота в отчаянии, нуждающаяся во внимании. Вот и всё.

— В отчаянии… — смотрю на него, моё лицо искажается.

Нет.

Я не в отчаянии. У меня были возможности, но я никогда не хотела этого. До сих пор. Я выбрала другой путь.

Однако, он пристально смотрит на меня.

— Ты кричишь по ночам. Во сне. Ты никогда не делишься своими кошмарами. Ты убегаешь от этой жизни так быстро, как только можешь, и я не буду твоим наркотиком. Я возненавижу себя.

Я закусываю губу. Неужели он слышит меня по ночам?

— Это просто розыгрыш.

— Это неправда.

Качаю головой, услышав, как наверху хлопает дверь.

Он снова приближается на несколько сантиметров.

— Ты выбросила конфеты. Ты не принимаешь приглашения Егора на трассу, когда он идёт на тренировку. Ты не вступаешь в бой с Тимуром, когда он сражается с тобой. Ты по-прежнему редко присоединяешься к нам за едой или перед телевизором по вечерам.

Опускаю глаза и стискиваю зубы. Я потрясена. Почему он так говорит? Минуту назад всё было хорошо.

— Ты не смеешься, не играешь, не желаешь никого и не испытываешь к чему-либо страсти, — продолжает он. — У тебя нет ни хобби, ни интересов, ни парней дома… Никогда, я прав?

Отвожу взгляд, но он подходит и касается моего лица. Пытаюсь отступить, но он держит меня крепко, и я не могу сдержать слёзы. Они начинают течь.

— Ты никогда не улыбаешься, — тихо говорит он, когда музыка и шум бушуют в дальних уголках дома. — Ты никогда не чувствуешь радости. Никаких мечтаний о будущем. Никаких планов. В тебе нет борьбы. Ты едва жива, Алиса.

Хватаю воздух и рыдаю, пока он держит меня.

— Однако так было не всегда, верно? — спрашивает он, но не ждёт моего ответа. — Так не бывает. Ты, должно быть, любила что-то. Хотела чего-то. Вещи, которые делали тебя счастливой.

Он целует меня в лоб.

— Ты прекрасна, — говорит он мне, — и оторвать своё тело от твоего было самой большой болью, которую я когда-либо испытывал, но я сделал это, потому что это было правильно.

— У меня нет такого ощущения.

— Потому что чувствовать что-то было приятно, — отвечает он. — В твоёй юной голове сейчас много сильных эмоций, и тебе нужно было освободиться. Ты сломалась. Вместо меня мог быть кто угодно.

Качаю головой, отстраняясь от него.

— Это было нечто большее.

Но он смотрит на меня строго.

— Почему ты выбросила конфеты, Алиса?

Что?

— Я… — пытаюсь найти слова. — Я этого не хотела. Ты… ты заставил меня это понять.

— Это чушь. Почему ты их выбросила?

— Потому что я их не хотела! — повторяю я. — Это просто конфеты. Какое это имеет значение?

— Ты выбросила их, потому что это имело значение, — рявкает он.

Начинаю уходить, но он хватает меня за руку.

— Разве ты не видишь? Вот что произошло, — говорит он, разворачивая меня, но я отворачиваюсь, отказываясь смотреть на него. — В какой-то момент ты начала отказывать себе во всём, что делало тебя счастливой. Со злости, может быть? Или из гордости? Конфеты? Игрушки? Домашние животные? Привязанность? Любовь? Друзья?

Сжимаю челюсти, но моё дыхание прерывается, когда он начинает меня трясти.

— И я знаю это, потому что тоже через это проходил, — говорит он мне. — Ты не хочешь улыбаться, потому что если ты это сделаешь, то всё, что они с тобой сделали, потеряет смысл. А это должно иметь смысл, иначе они смогут избежать ответственности, верно? И ты не можешь этого допустить.

Качаю головой, но всё ещё не могу встретиться с ним взглядом.

— Им нужно знать, что они с тобой сделали, — продолжает Макс, словно он хорошо меня знает. — Если ты покажешь им, как тебе больно, то причинишь им боль, верно? Они должны увидеть, как разрушили твою жизнь. Ты не можешь просто забыть об этом, как будто ничего не произошло, потому что ты злишься. Тебе нужно, чтобы они знали. Тебе нужен кто-то, кто понимает.

Нет, это не так.

У меня есть хобби.

Мне нравятся разные вещи. Я…

— Итак, ты потратишь свою жизнь впустую, — продолжает он, — разрушишь своё будущее, погружаясь во всё, что заставляет тебя чувствовать себя хорошо хотя бы на мгновение…

Качаю головой, а слёзы наворачиваются всё больше и больше.

Нет. У меня есть интересы. Я позволяю себе наслаждаться жизнью. Я…

— А потом, когда-нибудь, после ссор, работы, которую ненавидишь, разводов и детей, которые тебя терпеть не могут…

Я просто продолжаю качать головой. Мне всё равно, что они сделали или не сделали. Мне это не нужно.

Но в моей памяти всплывают воспоминания о нашем отпуске на Фиджи, когда мне было одиннадцать. Меня взяли только потому, что пресса узнала, что я редко бываю с родителями.

И как однажды утром я проснулась в номере одна и ждала их два дня, потому что они с ночёвкой объехали все острова и забыли обо мне.

Я была так напугана.

— Ты посмотришь в зеркало на семнадцатилетнюю девушку в пятидесятилетнем теле и поймёшь, что потратила столько времени, опустошённая тем, как эти люди тебя не любили, что забыла, что есть целый мир людей, которые будут любить тебя.

Чувствую, как мои глаза закрываются, тело начинает дрожать, и не могу сдержать слёзы. Гнев, боль и усталость от всего этого заполняют каждую клеточку моего сознания, ведь так долго я жила только ради того, чтобы они заметили меня.

Он прав.

Смотрю на него сквозь слёзы.