Шах и мат - Эли Хейзелвуд

Конь на f6.

И только когда Нолан издает стон и зубами вгрызается в мочку моего уха, я вспоминаю, как он ненавидит защиту Грюнфельда.

Из пяти партий мы с Ноланом выигрываем четыре, и это моя вина. Оставленная без защиты королева.

– Вот это… ход, – говорит Тану, передвигая коня, и Нолан хрипит позади меня, а затем прячет лицо в изгибе моей шеи, как будто больше не в силах смотреть на то, что я тут устроила.

Я хочу зашипеть на него и сказать, что если бы он так не прижимался ко мне и не трогал мой живот, то, возможно, мой мозг не превратился бы в кашу. Но своим дыханием он щекочет мне затылок, и, пока все тщательно обдумывают свой следующий ход, в тишине комнаты я чувствую биение его сердца и наслаждаюсь теплом его кожи.

Я никогда и ни с кем не была так близка без секса.

Я никогда и ни с кем не была так близка даже во время секса.

И я никогда в жизни не была такой несобранной перед доской. Хуже всего, что я не думаю, будто Нолан играет со мной. Время от времени он кладет подбородок мне на плечо – по-мальчишески, бесхитростно, – и я понимаю: он просто делает что хочет. Так совпало, что меня все это невероятно отвлекает.

Когда Тану предлагает посмотреть фильм, Нолан первый заявляет: «Я спать». Он загружает посудомойку и направляется к себе в комнату, рассеянно помахав рукой. Я же остаюсь в комнате, где почти физически ощущаю его отсутствие, и слушаю язвительные комментарии Эмиля о фильмографии Аронофски. Я воздушный шар, который с каждой секундой становится все больше и в любую секунду готов лопнуть.

Решаю сбежать. Оставляю обсуждение Аронофски позади и выхожу в коридор. Даже не удосуживаюсь постучать – просто открываю дверь и захожу в комнату Нолана. Не лучшая идея, если учесть, что он только что снял рубашку и из одежды на нем лишь джинсы.

Я прислоняюсь к двери. Черт. Что я творю?

– Ох уж эта беззащитная королева, – говорит Нолан со слабой улыбкой, будто то, что я ворвалась к нему в комнату, так же естественно, как закат солнца. У него подтянутое, мускулистое тело. Мне любопытно, когда он находит время для тренировок, которые позволяют ему так выглядеть. – Хотя, уверен, Тану и Эмиль были признательны за эту победу.

– Можешь объясниться, пожалуйста?

– Объясниться?

– Что было прошлой ночью, – я неопределенно жестикулирую, – и этим утром, и днем, и вечером, и происходит сейчас.

Нолан склоняет голову:

– Ну да. Время примерно так и работает.

– Нет, я… – Крепко зажмуриваюсь. – Мне все это не нравится.

– Не нравится что?

– Что я пришла к тебе в комнату и прошу объяснений… что ты у меня в голове, и я… – Провожу ладонью по лицу. – Нет. Послушай… Мне все равно. Меня не должно волновать, как ты ко мне относишься. У меня есть семья, и мне нужно о ней заботиться. Нужно кучу всего для них сделать. Но ты целуешь меня, а потом игнорируешь, делаешь вид, будто ничего не было.

– Ага. – Нолан скрещивает руки на груди. – Прямо как ты обычно делаешь, правда?

– Что?

– Ты обычно забиваешь на людей. Бросаешь их, пока они не успели бросить тебя, верно? Почувствуй наконец сама это смертельное унижение.

– Так нечестно. – Я отталкиваюсь от двери и начинаю ходить туда-сюда по комнате. – Это другое. Я обычно не… Я ответственна за семью. У меня нет времени витать в облаках, Нолан. Я не могу позволить себе отвлечься на людей, которым я на самом деле не нужна. Но ты… ты…

Мой взгляд цепляется за листок у него на столе, придавленный стопкой книг по шахматам. Папа так же свалил бы все книги в одно место, чтобы я смогла присесть на диван.

Рекламка немецкой шахматной федерации. Из Торонто. Оставшаяся после того вечера, когда мы…

– Крестики-нолики.

– Что? – Нолан подходит к столу и встает позади меня. – О, ну да.

Он хранил эту бумажку как трофей. Привез из Торонто в Москву, затем в свою квартиру в Нью-Йорке, а потом сюда. Внутри меня разливается тепло.

Я сопротивляюсь. Кусаю щеку изнутри. Затем сдаюсь и спрашиваю:

– Почему ты ее сохранил?

– Она напоминала мне о тебе.

Нолан обхватывает меня за ребра, прямиком под грудью, и я закрываю глаза.

– Почему ты хранишь что-то, что напоминает обо мне?

Даже стоя к нему спиной, я чувствую, как он пожимает плечами.

– Потому что я все равно о тебе думаю, Мэллори.

Я поворачиваюсь. Заставляю его отпустить меня. Это невыносимо. То, как близко он стоит. Как упорно меня тянет к нему, несмотря ни на что. Вот чего я избегала – того, что рано или поздно закончится ложью и предательством. Я видела, как это происходит.

– Чего ты хочешь от меня, Нолан? И пожалуйста, перестань улыбаться.

– Я не улыбаюсь, – его улыбка становится шире.

– Я серьезно, если ты не перестанешь улыбаться.

– Такая себе угроза. Тем более так не говорят, это грамматически неверно.

– Что тебе от меня нужно? Что мы… – Я прячу лицо в ладонях. Я слишком уязвима. Неопытна. Все это слишком рискованно и постоянно заставляет меня в себе сомневаться. – Я не понимаю, почему ты все время в моей голове.

– Ты тоже все время в моей голове. Но я знаю почему.

Я издаю стон и заставляю себя посмотреть на него. Он больше не улыбается.

– Просто… что тебе от меня нужно?

– Всё, – произносит он спокойно. Словно это неоспоримый факт. Он словно обнажен, но это не имеет ничего общего с тем, что на нем нет одежды. – Я весь твой. – Нолан медленно опускает голову, пока наши лбы не соприкасаются. Его глаза сливаются в один, прямо на носу.

Теперь я слышу только наше дыхание, и что-то внутри меня встает на свое место.

– Как насчет тебя, Мэллори?

Я молчу. И вместо ответа делаю то, что умею лучше всего: задираю подбородок, чтобы поцеловать Нолана, и это работает так же, как слова.

Ощущения даже лучше, чем вчера. Он так крепко держит меня, что я оказываюсь прижата к шкафу и руками обвиваю его за шею. На мне футболка, а на нем сверху совершенно ничего нет, так что я могу касаться его спины – мягкой и солнечно горячей. Я приоткрываю рот, и Нолан облизывает мою нижнюю губу, после чего его язык скользит вдоль моего. Неуклюже, возбужденно, настойчиво, восхитительно. Беспомощные, горячие, гортанные звуки, которые из нас вырываются, наверное, кого-то смутили бы, но мне все равно.

Все равно, даже если я больше никогда не смогу дышать.

– Давай немного помедленнее, – прошу я. – Давай просто…

– Я думаю об этом каждую секунду каждого дня. – Его ладонь скользит вверх по моей спине, и я ощущаю себя пешкой в его руках.

Нолан помогает нам развернуться и опуститься на незастеленную кровать. Смятые простыни впиваются мне в позвоночник.

– Ты играешь в самые красивые шахматы, которые я когда-либо видел, и я все время представляю тебя под собой. Это, твою мать, сбивает с толку.

На нас обоих слишком много одежды, и внезапно мне не хватает терпения. Мне нужна нагота. Нужна кожа – больше кожи. Я хочу, чтобы Нолан был ближе, чтобы было непонятно, где заканчивается мое тело и начинается его, чтобы нам обоим стало жарко. Я чувствую, как он возбужден. Эта близость кажется такой знакомой и душераздирающе интимной, как ничто в моей прежней жизни.

– Ты… – Я скольжу рукой по его прессу, опускаясь до края джинсов, и вот они – легкое сомнение, неуверенность, что я от него ожидала. – Нет? – спрашиваю я.

Его кадык вздрагивает, когда он сглатывает. На долю секунды я вижу, как дрогнули полные губы.

– Ты правда здесь? – Воздух между нами колеблется. – Порой мне страшно, что я выдумал тебя. Иногда я думаю, что ты существуешь только в моей голове.

– Здесь, – выдыхаю я и вся превращаюсь в жидкий жар.

– Я понятия не имею, что делаю, – произносит Нолан, мягко касаясь губами впадины у меня за ухом.

Я дрожу.

– Могу