Соната незабудки - Монтефиоре Санта

— Какой чудесный вид! — воскликнула Сисли, открывая ворота. — Мне нравится, что цыгане живут здесь. Их дома такие яркие. Марсель говорит, что хотел бы нарисовать их. А Панацель очень гордый. Он никогда не согласится стать прообразом картинки на коробке с шоколадом. С ним нужно говорить очень вежливо. Тебе ведь тоже нравится этот вид, правда?

Одри согласилась и последовала за ней.

— Мамочка, ну разве он не чудо! — радостно крикнула Леонора, потрепав шею жеребца. — Как ты думаешь, на нем можно покататься?

— Нужно спросить у Панацеля, — сказала Сисли. — У них есть пони поменьше, но полагаю, что его взяли на прогулку.

— В Коулхерст-Хаус девочки будут ездить верхом, — сказала Одри, улыбаясь Леоноре, которая старалась привлечь внимание матери.

— Ну конечно же будут! И это так чудесно! — воскликнула Сисли, вздохнув. — В детстве я, бывало, все лето напролет каталась верхом по этим холмам. Девочкам очень понравится в школе. Если бы у меня были дочери, я бы тоже их туда отправила.

Одри задумалась. Интересно, почему у Сисли не было детей, ведь она их очень любила, и ее дом был просто создан для большой семьи? Но, похоже, Сисли это не огорчало. Кроме того, у нее были ее собаки, которые теперь окружили фургон и громко лаяли на лошадей. Лошади продолжали жевать траву, периодически поднимая головы, чтобы осмотреться и отогнать мух. Затем, когда близнецы как раз собирались украдкой заглянуть в фургон, одна из лошадей громко заржала и навострила уши: из посадки, обрамлявшей поля, появились Панацель и Флориен. Отец и сын вели маленького пегого пони, груженного двумя большими емкостями с водой.

— Он очень красив, ты не находишь? — прошептала Сисли в ухо Одри.

— Очень, — ответила Одри, глядя, как они приближаются.

Панацель был высоким и сильным, с грубоватым лицом человека, проработавшего всю жизнь руками и жившего на земле. Его кожа была смуглой от постоянного пребывания на солнце. Он шел медленно, переваливаясь из стороны в сторону, словно и дни, и жизнь были настолько длинными, что спешить не имело смысла. Его сын, Флориен, из-под длинной черной челки смотрел на незнакомых людей, ожидавших у фургона. Мальчику было двенадцать, и время от времени он ходил в сельскую школу. Он терпеть не мог занятия и обычно сидел, скучая, в углу класса, мечтая о верховых прогулках и о саде миссис Везебай, где он работал вместе с отцом.

— Добрый день, миссис Везебай, — сказал Панацель, уважительно склонив голову.

Флориен пробормотал то же самое, а затем уставился на девочек своими глазами цвета древесного угля. Близнецы в свою очередь с любопытством смотрели на него; они никогда прежде не видели настоящего цыганского мальчика, тем более что он был гораздо красивее всех мальчишек, которых они знали в Аргентине.

— Познакомьтесь с моей невесткой, она будет жить у меня несколько недель, пока ее дочери устроятся в новой школе. Они приехали из Аргентины.

Панацель кивнул Одри, а Флориен с большим интересом посмотрел на сестер. И хотя он не знал, где находится Аргентина, ему казалось, что это невероятно далеко. Ему было интересно, говорят ли девочки по-английски, или, может, по-французски. На уроках его научили немного болтать на этом языке.

— Это Алисия, а это Леонора, — продолжала Сисли, указывая жестом на девочек.

Флориен был покорен красотой Алисии. Та, заметив восхищение, внезапно осветившее лицо Флориена, самоуверенно улыбнулась в ответ.

— Алисия хочет посмотреть, как ты убиваешь цыпленка, — сказала Сисли.

Алисия взглянула на Панацеля, который неодобрительно нахмурился. Он подумал, что такая ужасная просьба не могла сорваться с таких очаровательных губок.

— Когда вы снова будете готовить цыпленка, миссис Везебай? — спросил он, сбитый с толку не по-детски горделивым взглядом девочки.

Сисли передернула плечами:

— Я об этом еще не думала. Может быть, завтра приготовлю его на обед. У нас ведь много цыплят, правда, Панацель?

— Да, в них нет недостатка, — хмыкнул старый цыган.

— Почему бы Флориену не показать гостьям ферму? Здесь есть на что посмотреть. Кроме того, они впервые в Англии.

Флориен покраснел, словно его попросили рассказать наизусть таблицу умножения, которой он не знал.

— Мы можем покататься на этих лошадях? — спросила Алисия.

Щеки Флориена приобрели свой прежний цвет, потому что, по крайней мере, он убедился, что они говорят на одном языке. Он не очень хорошо говорил по-французски.

— Если хотите, — ответил Панацель. — Но только вечером, потому что у меня есть работа.

Сисли это понравилось: чтобы поддерживать ферму в порядке, приходилось много работать.

— Флориен, мне бы хотелось заглянуть внутрь фургона, — потребовала Алисия, и Одри ужаснулась: тон девочки был командным.

Что касается Флориена, то он посмотрел на нее с еще большим восхищением и пошел к ступенькам, кивком показывая, чтобы она следовала за ним. Леонора привыкла идти за сестрой и, как всегда, поплелась за Алисией.

Одри и Сисли побрели через поле обратно к саду. Собаки бежали следом, наступая им на пятки. Одри томилась желанием расспросить ее о Луисе. Она не переставала думать о нем с тех самых пор, как ступила на землю Англии. Она ощущала его присутствие везде, и каждый раз вспоминала о нем, глядя на его сестру. Когда они вошли в гостиную и Сисли показала ей огромный рояль, который собирал пыль в углу (на крышке стояли большие черно-белые фотографии в серебряных рамках), Одри поняла, что ее время пришло. Она жадно смотрела на фотографии, пока не встретила улыбающееся лицо Луиса. Его улыбка таила в себе все надежды и мечты, ожидания и разочарования, которые она теперь осознавала. Она хотела пробежать пальцами по клавиатуре и вспомнить ощущения, которые испытывала в те вечера, когда они кружились на брусчатых улицах Палермо в летнем танце своей любви. Одри была так увлечена своими мыслями, что не сразу услышала вопрос Сисли.

— Говорят, ты прекрасно играешь на фортепиано, — сказала та, присаживаясь на каминную решетку. Две немецкие овчарки тут же устроились у ее ног.

Одри вздохнула.

— Боюсь, не очень хорошо, — с сомнением ответила она, вглядываясь в черты Луиса, словно желая поговорить с ним сквозь неподвижное, немое стекло фотографии.

— Сесил восхищен твоим талантом. Он не может сыграть ни ноты, в отличие от Луиса, — сказала Сисли, и ее голос дрогнул.

Одри побледнела. Она медленно повернулась и увидела, что Сисли смотрит на нее с любопытством и сочувствием. Она не знала, что сказать, потому что не догадывалась, что именно ей известно. С трепетом в сердце Одри ждала, чтобы Сисли дала ей подсказку. Но та только смотрела на нее, наклонив набок голову.

— Мне так жаль твою сестру! Я знаю, она умерла много лет тому назад, но знаю и то, как тяжело терять родного человека. Такое никогда не забывается и никогда не излечивается. Ты просто продолжаешь жить, потому что так нужно. — В памяти Сисли, вырвавшись на какое-то время на первый план, возник образ покойного мужа.

— Спасибо, Сисли, — ответила Одри тихо. Затем, ощутив прилив невероятной тоски, встала и пересела на диван, обхватив плечи руками, словно защищаясь от невидимой опасности.

— Сесил рассказывал мне, какой особенной была Айла, а Луис… — Одри подняла глаза и нахмурилась. Сисли старательно подбирала слова. — А Луис… страдал по утраченной любви.

— Луис просто исчез, — сказала Одри. Осознав, что у нее срывается голос, она закашлялась и добавила более уверенно: — Он все время был с нами, а потом внезапно уехал. — Она потупилась и закусила губу.

— Он уехал в Мехико. Один Бог знает, чем он все эти годы там занимался! Сесил написал мне и все рассказал. Я не удивилась. Луис всегда был очень чувствительным и ранимым. Да ты и сама об этом знаешь. Потом, этой весной, он вдруг приехал ко мне. В хорошем настроении. Без предупреждения, совершенно неожиданно. — Ее глаза сузились, взгляд потускнел, она говорила очень мягким голосом. — Он постарел. Сильно постарел, словно у него украли молодость. Ты же знаешь, что мы с Сесилом намного старше его. Луис всегда был для нас ребенком. Таким он и останется в моей памяти. В Луисе всегда было что-то детское. — Одри почувствовала, как внезапно на нее нахлынула волна сожаления, но пыталась взять себя в руки. А Сисли продолжала, не ведая о том, какой мукой отзывались в сердце Одри ее слова. — Луис всегда был непредсказуем, но никогда не был скрытным. Но в этот раз, если бы Сесил не рассказал мне об Айле, я бы так и не узнала, что мучает его. Он никогда, фактически, не говорил об этом, даже спустя многие годы. Он сломался. Я пыталась вытянуть из него хоть что-нибудь, но потом отказалась от этой идеи. Он снова и снова играл на рояле одну сводящую с ума мелодию. Она рвет душу на части, у меня от нее болят уши. Только Чип, мой похожий на сосиску пес, мог это выдержать. Он неподвижно сидел у его ног, глядя, как двигаются вверх и вниз педали.