Не по торной дороге - Анатолий Александрович Брянчанинов

откровенностью за откровенность, и от искреннего участия не отказывайтесь.

Настя задумалась. В комнате было тихо и только, где-то в углу, запутавшись в паутине, жужжала и билась муха. Завольская взглянула в ту сторону.

— Слышите, обратилась она к Осокину, — как бьется эта несчастная? Так вот и в жизни: сама не знаешь, как и когда попадешься, и лишь тогда убедишься, когда или выбьешься из сил, или увидишь, что нет возврата! — Пойдемте-ка ужинать, — с напускным хладнокровием сказала она, вставая, — наши сегодня, видно, не будут.

— Нет, погодите, — быстро остановил ее Осокин, — дайте сказать вам два слова.

Девушка взглянула на него и нервно провела рукою по лбу. Голос Ореста мгновенно проник ей в душу и трепет пробежал по всем ее членам; но она смогла еще возразить ему:

— Если вы ожидаете объяснений моей метаморфозы, то напрасно: вы его не дождетесь.

— Почему? — упавшим голосом спросил молодой человек.

— Потому, что есть вещи, которые не повторяются и развивать которые не следует.

Она быстро отворила дверь на балкон, вышла на веранду и, пользуясь темнотою, обмахнула несколько раз платком свое разгоревшееся лицо.

Осокин остался в комнате и молча, под гнетом внезапно осенившей его мысли, пристально смотрел ей вслед и все глубже и глубже уходил в себя. «Неужели», с ужасом задавал он себе вопрос: «Эта девушка полюбила меня? Да, да… это так… теперь все ясно… А я-то… что я сделал? — схватился он за голову. — Сам, своими руками соткал ту паутину, в которой бьется теперь эта страдалица! Вон, вон отсюда! Еще день — и я наделаю глупостей… может быть даже хуже… Я чувствую, что сам запутаюсь в этом хаосе разнообразных мыслей, ощущений… Прощай, неосуществимая мечта! — словно вопль вырвалось у него из груди. — Не смею я бросить вызов року, не должен пытать подобного счастья!»

Он вышел на балкон и, сказав Насте, что ужинать не будет, простился и ушел к себе.

X

На другой день, только что Надежда Александровна вернулась (Каменев остался в городе) и успела переодеться, Орест объявил ей о своем отъезде. Бирюкова сначала несказанно этому удивилась и даже не поверила словам брата, но когда тот совершенно серьезно подтвердил ей о своем намерении — крайне огорчилась. Молодая женщина, в простоте сердца, и не подозревала тех мотивов, которые заставляли Осокина поступить таким образом.

— Да ты скажи мне, приставала она: — с чего вошла тебе в голову подобная затея? Недоволен мной ты что ли, Борис досадил?.. Скажи, голубчик… не мучь.

— Надя, дорогая! Верь, что лучше друзей, как вы все, не найти мне… И если я еду — так верно уж крайность заставляет!

Надежда Александровна пожала плечами.

— Какая же это крайность, Остя? Живешь ты у нас не со вчерашнего дня, и никакой необходимости уезжать не предвиделось. Не далее как вчера ты и не поминал об этом — и вдруг… ни с того ни с сего! Ты скрываешь от меня что-то — грех тебе!

— Надя, Надя, — взял он сестру за руку, — тяжело мне, родная моя, но не могу я поступить иначе: это было бы подло, зло, отвратительно!

— Что такое? — тревожно спросила Бирюкова, — подло, зло!.. Да объяснись ты ради Бога — я ничего не понимаю.

— Надя… хотя и тяжело мне признаваться в этом (он провел рукою по лбу), но от тебя я не скрою: я увлекся… я полюбил…

Последние слова Орест сказал почти шепотом и наклонил голову.

— Настю? — воскликнула пораженная Надежда Александровна.

— Да, — чуть слышно проговорил Осокин. — Но это бы еще ничего, если бы несчастие обрушилось только на одного меня, но, кажется… и она также…

— Боже мой! И ничего-то я не заметила!.. Гадкая эгоистка! Предалась своему счастию и дала созреть возле себя несчастию других! Но разве нельзя, Остя, — помолчав, быстро прибавила она, — похлопотать о разводе?.. Софья Павловна, я думаю, даже очень рада будет… в особенности, если ей предложат известную сумму.

— Об этом и думать нечего! — уныло возразил Орест, в уме которого тотчас же мелькнула мысль, что хлопоты о получении развода стоят дорого, что Софья Павловна дешево свое согласие не продаст, что денег у него нет, а взять их у сестры он не согласится ни под каким видом.

— Почему же нет? В то время, когда Владимир Константинович был жив, ты хлопотал о разводе меня с ним, а теперь для себя не хочешь и пальцем пошевелить?

— Нельзя, Надя, — коротко обрезал брат.

— Вздор! И можно и должно. Я ведь знаю, что у тебя на уме: для развода нужны деньги, а у тебя их нет; у сестры же позаимствоваться не желаешь!

— Позаимствоваться! Скажи лучше взять без отдачи, потому что возвратить мне будет нечем: и усадьбу продам — немного выручу, а у Софьи Павловны аппетиты большие!..

— Не грех было бы, Остя, из того огромного состояния, что ты мне передал, взять обратно хотя часть.

— Надя! — пылко перебил ее брат. — Не говори так… Не искушай меня… Деньги эти я тебе бросил… и совсем не из каких-нибудь высших целей, а просто потому, что, по моим понятиям, я не должен был брать их. Никакой тут заслуги нет, и нечего меня возвеличивать… Вчерашний вечер доказал, что я за дрянное создание… Я поступил глупо, гадко, как какой-нибудь безнравственный мальчишка!

И Осокин передал сестре все, что в последнее время произошло между ним и Настей.

— Позволь же мне теперь сказать несколько слов, — начала Надежда Александровна, когда Орест кончил:

— Настю ты любишь, она тебя тоже… Как же поворачивается у тебя душа губить любимое существо из-за того только, чтобы не изменить своей идее? Не эгоизм это разве?.. Вот где жестокость-то, Остя, а не в том, что, сам того не подозревая, ты увлек девушку. Подумай только: что будет с нею, когда ты уедешь? Какими горькими слезами станет она тебя оплакивать?.. Остя, Остя! Знакомо мне все это… Сродни мне те страдания, которые она теперь испытывает, те муки, которые ее ожидают!

— Полно Надя… не терзай меня! — молил ее брат. — Или ты думаешь, мне не тяжело?

У него слезы стояли в горле, и болезненно ныло и замирало сердце.

— Почем ты знаешь, — не обращая внимания на слова Ореста, продолжала Бирюкова, — что она не посягнет на свою жизнь? Отчаяние до всего доводит!.. Что ответишь ты тогда своей совести, когда она упрекнет тебя в трагическом конце Насти?.. Будет служить идее, Остя… Бери счастье, благо оно само идет в руки… Не губи себя и другое дорогое тебе существо!

Осокин