Из Лондона с любовью - Сара Джио

ни беспокойством, ни опасением, ни жалостью. Впервые она смотрела на меня так, будто была со мной незнакома. Я стала чужой и для нее, и, может быть, даже для самой себя.

Утром в день свадьбы я рассказала Фрэнку о ребенке. Я ждала подходящего момента, и, похоже, подгадала правильно. Он, конечно, пришел в восторг: я, правда, ни минуты не сомневалась, что так оно и будет. Его ликование обрадовало меня; не меньше меня радовала и эта новая жизнь во мне. С ней я чувствовала себя… не такой одинокой. В Лондоне Фрэнк всегда находился в пределах досягаемости. Но в Калифорнии он был вечно занят. И даже в обществе Бонни, нашей экономки, непрестанно суетящейся в доме, я чувствовала постоянные муки одиночества. Но если мои мысли слишком надолго застревали в прошлом или я чувствовала особенно острую тоску по Милли, я смотрела на свой округлившийся живот и думала о том, что я не одна: нас двое.

Раньше я никогда не страдала бессонницей, но в Калифорнии часами ворочалась с боку на бок еще долго после того, как Фрэнк начинал храпеть рядом со мной. Чтобы скоротать время, я читала книги и писала Милли. Если бессонница затягивалась до раннего утра, я подходила к окну спальни и считала звезды, пока солнце не выглядывало из-за горизонта и Фрэнк не вставал на работу. Потом Бонни приносила завтрак на подносе и садилась в кресло у окна, требуя, чтобы я съела то одно, то другое. Еда меня не интересовала, зато интересовали ее рассказы, особенно о ее семье, которая осталась у нее на родине, в России. Она напоминала мне, что не одна я тоскую по дому.

Под глазами у меня образовались постоянные темные круги. В те месяцы меня так тошнило из-за беременности, что я часто оставалась в постели до полудня, а иногда и позже. Но хотя утренняя тошнота в конце концов прошла, одиночество никуда не делось. Считалось, что Калифорния – мировой центр развлечений и веселья, но на меня она почему-то действовала противоположным образом. Я ощущала себя каким-то растением.

– Вышли бы вы в патио да посидели у бассейна, – сказала однажды Бонни, изо всех сил стараясь вытащить меня из полумрака спальни. – Солнышко пойдет вам на пользу.

Я согласилась – исключительно потому, что не хотела ее разочаровывать.

– Вот, – сказала она, когда я устроилась в шезлонге у бассейна, и протянула мне огромную черную соломенную шляпу. Вероятно, это была одна из множества вещей, которые Фрэнк попросил Бонни купить к моему приезду, включая кучу роскошных туалетных принадлежностей на полке в ванной. Я улыбнулась про себя, вспомнив свой первый день в Лос-Анджелесе. Он так радовался, когда привел меня домой и стал показывать все приготовления, которые он сделал – для меня. Никто никогда не был так щедр ко мне, и меня сразу же захлестнула волна благодарности.

Я пристроила на голову шляпу и стала разглядывать свое отражение в окне. Специально потертая по краям и гибкая во всех нужных местах, шляпа была по-настоящему изысканной, и сразу же понравилась мне.

– Вам идет, – сказала Бонни, одобрительно улыбаясь. Я почувствовала, как ребенок толкается изнутри в мой живот. Бонни взяла кувшин чая со льдом и налила в высокий стакан, выдавив туда дольку свежего лимона.

– Спасибо, – сказала я и взялась за книгу, которую начала читать прошлой ночью. «Последняя зима». Я купила ее в Лондоне по рекомендации знакомой из «Хэрродса»: я и не думала, что она любит читать, но когда она начала взахлеб рассказывать о любимых книгах, я в очередной раз вспомнила, что нельзя судить о книге – или человеке – по обложке.

Книгу я нашла в книжном магазине, который часто посещала в обеденный перерыв, когда стояла за прилавком с дамскими аксессуарами в «Хэрродсе». Мне даже не верилось, что я до сих пор еще ее не открыла. Забавно читать книгу про «зиму» в Калифорнии, в краю вечного лета. Но когда я погрузилась в эту историю, она показалась мне… совершенством. Главная героиня, прима-балерина по имени Сезанна, жила жизнью, которая казалась до боли знакомой – возможно, только мне.

Я читала главу за главой, пока мои веки не отяжелели – не от рассказа, а скорее от усталости. Да, мы с Сезанной родственные души, но наши жизни пошли разными путями, подумала я перед тем, как закрыть глаза. Да, у меня были надежность и комфорт, которых не было у нее, но Сезанна не захотела отказываться ни от любви – как она знала, настоящей, – ни от самой себя.

Когда я проснулась, солнце в небе уже переместилось. Теперь оно пряталось за рядом пальм в боковом дворе. Я услышал в доме голоса, хлопнула дверь. Потом я увидела, что надо мной стоит Фрэнк.

– О, привет, – сонно сказала я и села, чтобы окончательно проснуться и поздороваться по-человечески. – Сегодня прекрасный день, – сказала я, протягивая ему руку, но он ее не взял.

– Эта шляпа, – сказал он, расхаживая взад и вперед. – Где ты ее взяла?

Я машинально коснулась широких полей, смущенная и немного встревоженная. Неужели я чем-то разозлила его? Его рот был напряжен, губы плотно сжаты, в глазах ни намека на обычное добродушие.

– Бонни… дала мне. – Я помолчала. – Что-то не так? Я думала, это ты… мне купил.

Он покачал головой, не ответив на мой вопрос и не объяснив, чем он так недоволен.

– Зря она тебе ее дала.

– О, – сказала я. Сняв шляпу, я положила ее на шезлонг, чувствуя себя маленькой девочкой, которую застукали на том, что она без спросу надела мамино драгоценное ожерелье.

Фрэнк вздохнул, забрал шляпу и ушел в дом, сильным толчком закрыв раздвижную дверь.

Должно быть, это подарок, который он мне купил. Я еще не должна была о нем знать. Ну конечно. Он расстроился, потому что я испортила сюрприз. А может быть, у него неудачный день в офисе.

Но по мере того, как солнце опускалось за горизонт, унося с собой тепло, мои сомнения росли. Ветер зашелестел пальмами над головой, и я вздрогнула, как будто они шептали секрет – секрет, в который я не была посвящена.

В следующие недели Фрэнка почти не бывало дома. Конечно, я знала о его командировках, но он засиживался допоздна в офисе, и это стало для меня неожиданностью. Однажды вечером я даже решила приготовить ему особый ужин и сделала фрикадельки по маминому рецепту, но его тарелка простояла на обеденном столе три часа и остыла.

– Он такой хороший человек, – разглагольствовала однажды