Поэма о Шанъян. Том 3–4 - Мэй Юйчжэ

Помощник начальника приказа медленно склонился в поклоне, затем нерешительно продолжил:

– Поскольку церемонией будет ведать ванфэй, боюсь, что подобный наряд не соответствует установленным правилам…

– Поскольку оба эти платья не подходят, тогда сошьем еще одно.

Я невозмутимо отвела взгляд и отложила эскизы в сторону.

На следующий день я приказала А-Юэ передать шаофу эскизы нового платья вместе с новыми материалами, а также распорядилась пошить новое платье за три дня.

В конце весны второго года правления императора тайши [56] выбрал счастливый день, чтобы можно было совершить церемонию жертвоприношения богине Сяньцань [57]. Вместо императрицы церемонию циньцань будет проводить Юйчжан-ванфэй.

Служанка подала специально пошитое для этой церемонии платье – нижний слой был выполнен из тонкой белой ткани, поверх которой была накидка ультрамаринового цвета, переходящего в сине-зеленый оттенок на подоле. Рукава широкие, а узкая талия затянута поясом. Тонкие и длинные ленты подобны хвостовым перьям феникса. Платье было без вышивки, на рукавах едва заметным темным узором проступали луань и феникс, а пояс украшен кольцом из самоцветов. А-Юэ расчесала меня, связала волосы в пучок, а на висках заколола несколько украшений.

Глядя на свое отражение в зеркале, я смочила острый кончик кисти в киновари, затем опустила его в листовое золото и провела тонкую линию по лбу.

Покинув дворец Фэнчи, закрытый тканями паланкин в сопровождении придворных евнухов тронулся к восточным воротам дворца Яньхэ.

Жены чиновников ждали меня у ворот дворца – все были в роскошных парадных платьях, с высокими прическами, украшенными сверкающими утонченными золотыми украшениями. Увидев паланкин, все вышли вперед, отдавая поклоны и воспевая слова о счастье. Придворный евнух отдернул унизанный жемчугом занавес, а я, протянув руку нюйгуань, медленно покинула паланкин. В этот момент утренние лучи коснулись моего лица и солнце пролило свет на все вокруг. Торжественный алтарь был освещен нежным золотым светом. Я взошла по его нефритовым ступеням и встала под рассветными лучами. Ветер нежно покачивал края моей одежды, когда я благоговейно возжигала курительные свечи.

Вслед за тем нюйгуань повела женщин в сад шелковиц. Придворный евнух подал мне серебряный крючок, и я, ступая впереди процессии, первой собрала шелковицу. Следуя моему примеру, так же поступили и жены чиновников. Когда было собрано достаточно шелковицы, церемония завершилась, и все собранное опустили на алтарь. Наконец, придворный евнух отвел нас в червоводню [58], чтобы мы увидели молодых гусениц тутового шелкопряда. После чего мы отправились в женскую часть дворца, чтобы выпить чаю и побеседовать.

Рядом со мной сидела вся родня ванов и сановников – мы все хорошо друг друга знали, поэтому можно было не соблюдать церемонии. Все восторгались моим макияжем и нарядом. Я лишь равнодушно улыбалась, но про смену наряда так ничего и не сказала. В конце концов все же кто-то не выдержал и с любопытством поинтересовался:

– Платье ванфэй отличается от прежних лет. Материал похож на шелк, но это не шелк. Это словно лен, но… не похож и на лен. Мы никогда не видели ничего подобного. Это какое-то редкое подношение?

Тепло улыбнувшись, я ответила:

– Это вовсе не редкое подношение. Просто в этом году у ткачей появилась возможность создать ткань, о которой никто никогда раньше не знал. Мне она очень понравилась, вот я и решила пошить из нее парадное платье.

Все опешили от моих слов – я же заметила в их глазах нескрываемую зависть. Больше всего впечатлилась супруга Инъань-хоу, которая сидела слева от меня. Я развернулась к ней и, улыбнувшись, сказала:

– Если госпоже так понравился этот материал, я прикажу, чтобы и вам отправили немного.

Госпожа Инъань-хоу была вне себя от радости и засы´пала меня словами благодарности. Этот жест заставил остальных девушек теперь яростно завидовать Инъань-хоу.

Три дня спустя ткачи сообщили, что к ним неоднократно обращались женщины из влиятельных домов с просьбой продать им новые шелка. Я же отдала распоряжение: кто бы ни обратился к ним – ни в коем случае никому не продавать новый шелк. Аппетиты начали возрастать, женщины, ведомые любопытством, пытались выяснить, отчего же это такая редкость. Еще десять дней спустя был опубликован указ, в котором, согласно повелению императрицы, запрещалось использовать шелковый газ для летних платьев и всем велено использовать только новые шелка.

В одну ночь столицу наводнили женщины в новых платьях – они с гордостью носили новые ткани, а продажа узорчатого, набивного шелка и похожих тонких тканей уже никого не интересовала.

Вот чего я не ожидала, так это того, что столичных женщин заинтересуют не только новые ткани, но и узор, который я тогда по прихоти нарисовала у себя на лбу. Придворные дамы сочли его очаровательным.

Весенним ясным и солнечным днем я сидела на крытой галерее, перебирая струны гуциня, и думала о брате.

А-Юэ подошла ко мне и тихо сказала:

– Рабыня исполнила приказ ванфэй и передала одежду и украшения во дворец Цзинлинь. Госпожа Су с благодарностью приняла подарки и была очень тронута. Она попросила рабыню передать ванфэй сообщение, что хотела бы выразить признательность лично.

Я равнодушно ответила:

– Не нужно. Продолжай заниматься своими делами. Если что-то понадобится, я сразу сообщу.

– Слушаюсь. Рабыня понимает.

Но А-Юэ не спешила уходить. Она нерешительно поджала губы, но не сразу смогла найти в себе силы заговорить. Сохраняя спокойствие, я опустила голову, ведя пальцами по струнам, как вдруг служанка тихо произнесла:

– Рабыня видела маленькую цзюньчжу. С ней как будто что-то не так.

– Маленькая цзюньчжу? Что с ней не так?

Я замерла. Поначалу я думала, что это Цзинь-эр решила снова надавить на жалость, но, оказывается, с девочкой в самом деле было что-то не так.

Нахмурившись, А-Юэ сказала:

– Госпожа Су говорила, что маленькая цзюньчжу простыла, и запретила навещать ее. Рабыня подумала, что ванфэй будет тревожиться, поэтому настояла и взглянула на цзюньчжу…

– И что ты узнала? – нахмурилась я.

Смутившись, она нерешительно ответила:

– Рабыня думает, что глаза маленькой цзюньчжу слепы…

Я была так потрясена услышанным, что немедленно встала, вызвала лекаря и велела немедленно ехать во дворец Цзинлинь. С тех пор как я запретила Цзинь-эр покидать дворец, я больше не навещала ее и ее дочь также не видела. Я думала о ее словах и поступке в тот день – от этого у меня сердце становилось каменным. Она больше не была той Цзинь-эр, которую я знала. Теперь в моих глазах она была незнакомой мне госпожой Су. Что до того, как складывались ее отношения с Цзыданем, – я этого никогда