Дом на берегу счастья - Фиона О’Брайан

точно не будет. Ты переволновалась из-за всей этой фигни с Интернетом, вот и навыдумывала себе всякого».

Послышался плеск воды о камень. Труф подняла глаза и увидела впереди причал для лодок и небольшой пирс. Живописный вид гавани и пляжа заставил Труф на время позабыть о своих невзгодах, и сердце ее воспрянуло. Все это настолько сильно не походило на Лондон, что ей показалось, будто за пару часов она перенеслась в другой мир. Несколько чаек кружили над ее головой, еще одна бочком семенила в ее сторону, очевидно, надеясь на угощение. Стена пирса отделяла гавань от открытого океана, однако Труф обнаружила в ней небольшую щель и, проскользнув через нее, устроилась на камнях. Она любовалась морем, потягивала кофе, наслаждалась бризом, теплым солнцем и радостными возгласами детей вдалеке – все это лишний раз напоминало ей, что она официально в отпуске. И никаких соцсетей. Пускай тролли пишут, что хотят, читать это она не будет.

Недавно она заходила на страницы своих «друзей». Большинство из них, казалось, только тем и занимались, что переливали из пустого в порожнее. Возможно, здесь у нее появятся новые друзья – настоящие, а не виртуальные.

Труф сделала глубокий вдох. «Итак, – напомнила она себе, – я приехала просто ухаживать за бабушкой». Никакой работы: никаких дел, никаких свидетелей, никаких судей, которых надо привлекать на свою сторону. И никаких уродов, которые считают, что она заслуживает смерти, а еще которые знают, где она живет, и которые испытывают извращенное удовольствие от из-за того, что угрожают ей. Труф вспомнила, как нашла в своем почтовом ящике первое такое письмо. Оно было довольно коротким: «Ты заслуживаешь смерти, тупая ты сука, и мы решим когда».

Джош, недолго думая, предложил ей переехать к нему: дескать, милая моя, ты же знаешь, что это будет разумнее всего. Уже тогда он пытался использовать ситуацию в своих интересах.

Раздался чей-то возглас, Труф вздрогнула, подскочила и пролила еще теплый кофе себе на ногу. Затем послышался громкий лязг, который окончательно нарушил ее покой и вернул ее в реальность. Обернувшись, Труф заглянула за стену и наконец поняла, в чем дело: несколько рабочих выгружали из большого грузовика стройматериалы и отгораживали невысоким заборчиком участок, который явно собирались бурить.

Любопытство Труф взяло верх.

– Что здесь происходит? – спросила она у того, кого сочла старшим.

– Без понятия, детка, главный сказал – я делаю, – ответил тот с сильным акцентом, через который Труф едва продралась.

Она почувствовала укол сожаления. Наверняка здесь будет какой-нибудь ларек с кофе или прокат велосипедов. И ведь не жаль кому-то портить такое чудесное место! Она уже собиралась вернуться обратно, но очередной звук, теперь уже совсем другой, приковал ее к месту. Это была мелодия – приятная, проникновенная и даже, кажется, знакомая, хотя Труф и не могла припомнить, где именно ее слышала.

Обернувшись, Труф увидела, что возле стены, немного в стороне от места, где она только что сидела, стоит молодой человек и играет на каком-то духовом инструменте. Закрыв глаза, он покачивался в такт музыке, полностью погруженный в себя. По какой-то неведомой причине Труф не могла отвести от него взгляд.

Его нездорово бледное лицо контрастировало с темными волосами до плеч. Внезапный порыв ветра слегка вздыбил их. Молодой человек сосредоточенно прижал губы к мундштуку, а затем открыл глаза. На мгновение их взгляды встретились, и у Труф появилось странное ощущение, что он играет только для нее. Смутившись, она быстро отвела взгляд, но, увидев вокруг еще зрителей, успокоилась. Рабочие побросали инструменты и стояли, задумчиво улыбаясь, а может, просто восхищаясь его игрой. Несколько прохожих тоже подошли послушать.

Но вскоре волшебство развеялось. Люди захлопали музыканту, и он ответил им шутливым поклоном.

– Что это? – спросила Труф, ни к кому конкретно не обращаясь. – Такое знакомое…

– Это «Лебедь» [8], – ответила ей какая-то женщина – когда молодой человек начал играть, она встала рядом с Труф, опустив на землю мешки с покупками. Теперь она поднимала их, намереваясь пойти дальше по своим делам. – Он всегда меня очень трогает.

– Да, точно, – пробормотала Труф.

Вот откуда она знает эту мелодию! Она вспомнила, как еще маленькой девочкой смотрела, словно зачарованная, на балерину в образе Умирающего Лебедя. Прекрасная, трепещущая, как крылья бабочки, грациозная птица готовилась встретить свою смерть…

– Ну что, погнали, Майки? – окликнул музыканта один из рабочих.

– Погнали. – Тот хлопнул его по плечу.

И рабочие немедленно начали бурить.

Повинуясь внезапному порыву, Труф последовала за музыкантом, держась, однако, на почтительном расстоянии. Музыкант дошел до скамьи, возле которой лежал открытый футляр, и наклонился, чтобы убрать свой инструмент.

Заинтригованная Труф решила завязать разговор:

– Мм… Позвольте полюбопытствовать, это у вас тромбон?

Музыкант выпрямился и повернулся к ней. Теперь, вблизи, были отчетливо видны его зеленые глаза под темными бровями.

– Эуфониум, – поправил он, и его губы слегка изогнулись в улыбке.

Труф ответила ему недоуменным взглядом.

– Это как туба, – объяснил он, – только меньше.

– А-а… Ну что ж… Я просто хотела сказать, что это было чудесно.

– Спасибо. Собственно, euphonium и означает «благозвучный».

– Жалко, что они начали бурить, думаю, все хотели еще послушать, как вы играете.

– Я всегда играю только одну пьесу. Это что-то вроде традиции.

Он сел прямо на землю возле стены, откинулся назад, вытянул ноги и скрестил руки на груди. После чего снова посмотрел на Труф, уже снизу вверх.

– А-а… – Она понятия не имела, что ответить. – Значит, вы упражняетесь?

Ей показалось, что он раздумывает, стоит ли ему вообще с ней разговаривать.

– Нет. Видите ли, у меня здесь идет строительство, – наконец сказал он и указал на рабочих. – Здесь будет моя скульптура. Новая. Ну, и я привык каждый раз, когда начинают закладывать фундамент, играть «Лебедя» – просто так, на удачу. Для меня это что-то вроде ритуала. Вы знаете, ведь автор пьесы, Сен-Санс, написал весь остальной «Карнавал животных» просто так, шутки ради. При жизни он разрешил опубликовать только «Лебедя», и эта композиция имела огромный успех. – Тут он пожал плечами. – Вообще-то всякое искусство – вещь крайне субъективная. Кто-то его любит, кто-то ненавидит, особенно когда сталкивается с ним в публичном месте, вот как здесь. Но я бы, конечно, предпочел, чтобы мое искусство все любили.

– Так это что-то вроде серенады? – сказала Труф, а про себя подумала: «Звучит весьма интригующе!» – И вы всегда играете только «Лебедя»?

– Я же говорю, это мой ритуал, – ответил он и прищурился. – А что касается серенад, поверьте, вы не захотите слышать, как я пою. – Он встал, улыбнулся ей и подобрал свой футляр. – До