Порочная связь - Меган Марч

нашей с ней географии. Он тяготит меня, но мы сможем это уладить. Просто нам потребуется добиться определенного согласия.

Я опираюсь на локоть, чтобы мне было видно ее лицо.

– Когда тебе нужно быть в Нэшвилле на этот раз?

– Мне нужно будет появиться в студии через две недели, чтобы записать альбом, и я должна обработать несколько песен с Вейлом, после того как отрепетирую их с группой. Так что, возможно, через пять… или шесть дней? Может быть, раньше? – Она бросает на меня быстрый взгляд. – Это что, станет проблемой?

– Нет. Мы решим ее. Ты же знаешь, что на Манхэттене тоже есть записывающие студии, верно?

У нее вытягивается лицо.

– Я… я просто неуверенно чувствую себя там. Там все такое… пугающее. Все так сосредоточены и напряжены, что мне кажется, будто я мешаю всем, просто надеясь не потеряться. Я не возражаю против того, чтобы чувствовать себя мелким винтиком в большой машине, но что-то в Нью-Йорке заставляет меня чувствовать себя… неадекватной. Я знаю, ты живешь там, и я не говорю, что не вернусь туда и не попробую привыкнуть. Но не думаю, что мне когда-нибудь будет нравиться там настолько, чтобы я захотела постоянно жить там.

Не могу сказать, что ее слова не разочаровали меня. Потому что они меня разочаровали. Мне горько слышать, что она не чувствует себя комфортно в городе, который я люблю. Но то, что она готова попробовать жить там, хороший знак. Я не собираюсь силой заставлять ее делать что-то, что ей не нравится, но тем не менее я думаю, что у меня есть надежда.

Я снова целую ее в висок.

– В следующий раз я покажу тебе Нью-Йорк глазами местного жителя. В этом городе есть много всего интересного, так что я думаю, что даже ты найдешь себе что-нибудь по вкусу. И я знаю, что бесполезно говорить тебе, что ты не меньше других имеешь право получать удовольствие от жизни в нем, но это так. Ты имеешь даже больше прав, чем другие, потому что ты принадлежишь мне. Так что если ты готова дать Нью-Йорку еще один шанс, обещаю, я преподнесу его тебе на тарелочке.

– Хорошо, – шепчет она.

Я крепче прижимаю ее к себе.

– Спасибо.

Она уютно устраивается рядом со мной, и я осознаю, что впервые в жизни просто лежу рядом с женщиной. И это очень приятно. Но у меня такое чувство, что мне так приятно лишь потому, что эта женщина – Холли. Она перевернула весь мой мир, и это лучшее, что когда-либо случалось со мной.

Но мои приятные мысли покидают меня, когда она спрашивает:

– Ты расскажешь мне о своем детстве? Раз уж мы начали делиться своими историями?

Мое сердце сжимается от боли утраты. Это болят старые раны, которые так и не затянулись. Потому что разве можно полностью оправиться после потери родителей? Особенно если они ушли из твоей жизни так внезапно?

Я долго молчу, а потом наконец начинаю говорить:

– До десяти лет мое детство было очень простым. Мои родители посвятили свою жизнь служению другим. Они были миссионерами. Когда мне исполнилось шесть лет, мы поселились в Папуа – Новой Гвинее. Мы прожили там четыре года. Что было до этого, я, честно говоря, не помню. Все там было таким ярким и живым. Простым. Удивительным. Я играл с детьми других миссионеров, а наши матери по очереди обучали нас в домашней школе. Это было лучшим детством, какое могло выпасть на долю ребенка. Моя сестра родилась там, примерно за год до того… как все изменилось.

Холли начинает поглаживать мою грудь, и мне кажется, что она успокаивает меня. Это ласковый жест любящей жены, и он дает мне силы продолжать. Я уже много лет никому не рассказывал свою историю, с тех пор как поведал ее Кэннону. И мне нужно побыстрее выложить все факты, или я никогда не смогу закончить ее.

– Иногда мне жаль, что Грир была слишком мала, чтобы помнить эти счастливые дни. Но с другой стороны, она не помнит и случившейся трагедии. Включая поездку в джунгли, куда мы отправились с семьей миссионеров, потому что мы с моим лучшим другом Джеймсом были твердо настроены увидеть кенгуру. Его отец пообещал нам, что отыщет их для нас, и он сдержал обещание. Мы вернулись в поселение поздно вечером и узнали, что пятнадцать человек, в том числе мои родители, были убиты разбушевавшейся толпой. Толпа пыталась расправиться с людьми, обвиненными в колдовстве. В наши дни это кажется безумием, все равно как Салемские процессы над ведьмами, но это по-прежнему происходит там даже сейчас.

– Бог мой, – тихо говорит Холли. – Почему я об этом не знала? Пресса – как так случилось, что журналисты не…

Она замолкает, не закончив предложения, но я знаю, о чем она собиралась спросить.

– Мой дядя заплатил огромные деньги, чтобы скрыть происшедшее. Это было нетрудно. Новости не слишком быстро доходят из Папуа – Новой Гвинеи. Я, конечно, никому не рассказывал об этом, а мои дядя и тетя хотели избежать скандальной известности. Их и так выбила из колеи необходимость взять на себя воспитание детей, которые им были совсем не нужны. Мои родители в завещании назначили их нашими опекунами. Я случайно подслушал, как отец Джеймса говорил его матери, что мой дядя интересовался, не сможет ли церковь найти кого-нибудь еще, кто согласится приютить нас.

– Бог мой!

Мое лицо искажает гримаса.

– Да, всегда приятно узнать, что ты – нежеланное бремя.

Что-то мокрое падает мне на грудь, и я смотрю на Холли. Слезы скопились в уголках ее глаз, и еще несколько слезинок падают на мою кожу. Я ловлю их большими пальцами.

– Родная, не плачь. Это того не стоит. Совсем не стоит.

– Но тебе было всего десять лет. И…

– А тебе было всего четырнадцать. Если подумать, наше положение было схожим. Тебя подбросили бабушке, а меня отправили в интернат. И я чертовски рад, что у тебя была бабушка, которая тебя любила. А моя тетя полюбила мою сестру. Грир стала ей дочерью, которую она очень хотела иметь, сама не подозревая об этом.

Улыбка Холли – грустная и невероятно милая, так что я крепче прижимаю ее к себе, чтобы коснуться губами ее губ.

– Я не хочу, чтобы ты плакала из-за меня. Никто не может изменить свое прошлое, но все происходило так, чтобы наши с тобой пути могли пересечься. Слезы ни к чему – ты в моих объятиях, и я никогда в жизни не был таким счастливым.

Она моргает, и