Когда мы были осколками - Акация Блэк

но в этот раз его улыбка больше похожа на гримасу, и я решаю не дразнить его. Вместо этого я и впрямь сажусь на руль. Не сразу, но мне все же удается устроиться поудобнее. Его дом ближе, чем мой, поэтому он слезает раньше, уступая сиденье. Затем взъерошивает густые черные волосы и, кажется, краснеет, когда я наклоняюсь, чтобы поцеловать его в щечку. Черт, зачем вообще я это сделала?.. На мгновение он цепенеет, а потом возвращает мне поцелуй. И в груди что-то начинает биться вот так: «ту-дум, ту-дум».

– Пока, крошка Луна.

– До завтра, Лиам.

Он рукой отдает мне честь и уходит. Гитара в чехле подпрыгивает на каждом его шагу. На крыльце дома его встречает хрупкая и очень красивая женщина с роскошными темными волосами, подстриженными каре. Стоящая рядом с ней светловолосая девочка чуть младше меня машет мне ладошкой. Я улыбаюсь ей и машу в ответ. Лиам целует обеих по очереди и исчезает в доме.

На следующий день в школьном дворе я смотрю на него издалека, пропуская мимо ушей болтовню Кэм и Ти. Он, как всегда, один, и меня снедает желание к нему подойти. Я знаю, что он чувствует мой взгляд так же, как я – его. Этим утром, в коридоре.

«Все, иду», – думаю я и не двигаюсь с места.

Пять Миссисипи, четыре Миссисипи…

Считаю про себя, пока ноги с пугающей легкостью несут меня к нему.

– Ла-айм!

– Немедленно прекрати, – ворчит он, но по его лицу расползается улыбка. Улыбка.

По-турецки сажусь рядом. Мы так близко, что наши колени соприкасаются. На секунду мне кажется, что мир вокруг застыл. И, подняв голову, понимаю, что так оно и есть. Все замерли на середине движения. Скакалки больше не стучат по бетонной площадке, мячи больше не отскакивают от пола и стен, смех сменяет шепот. На нас таращатся все, включая моих друзей. Я поворачиваюсь к Лиаму, опустившему голову на руки.

– Тебе не стоит со мной водиться, – отрешенно говорит он, бросая мячик в стену перед собой.

Сердце сжимается.

– Так я вроде все еще жива, нет?

Над шуткой никто не смеется.

– Хочешь, чтобы я ушла? – спрашиваю я уже серьезно.

Его мяч медленно катится по полу. Он поворачивается и внимательно смотрит на меня. Боже правый, его глаза что, за ночь поменяли цвет?

– Хочешь уйти? – откликается он.

– Я первая спросила.

– И что?

– Ты бесишь меня.

– А ты зануда.

– Голова ослиная.

– Зараза мелкая.

– Так мне уйти?

Он снова опускает взгляд на свои кроссовки, а потом, не поднимая глаз, тихо отвечает:

– Останься.

Внутри что-то екает, но я лишь киваю и говорю:

– Ок.

Неловкая тишина затягивается, и я предлагаю ему разделить полдник:

– Держи, ты просто пальчики оближешь. Тут мое самое любимое. Жареный сэндвич с сыром и острыми читос.

На его лице возникает такое отвращение, что я начинаю тихо смеяться.

– Боюсь представить туалет после тебя, – фыркает он насмешливо.

– Ты попробуй сначала, а потом уже говори всякие глупости.

Он берет сэндвич так, будто в нем тикает бомба, принюхивается и откусывает. По загоревшемуся в глазах голоду становится ясно, в каком он восторге, но он, как последний придурок, все отрицает. Перемена заканчивается, а вместе с ней незаметно исчезает и мой полдник.

По пути в класс Лиам рассказывает мне о Хендриксе – гитаристе, а не щенке – и обещает дать его послушать, чтобы я сама поняла, насколько он гениален. А я рассказываю ему о своих рисунках, о папе и о том, что обычно кажется другим скучным, но Лиам слушает, не перебивая. Когда звенит звонок, я хватаю его за ворот футболки.

– Лиам, знаешь… Пока я жива, ты не будешь один.

М-да, в моей голове это звучало лучше. Теперь он решит, что я сопливая дурочка. Не поднимая головы, Лиам выдергивает из своих джинсов торчащие нитки.

– Это в каком мультике ты такое услышала?

Обидно.

– А ты не смотрел? Он вообще-то довольно известный. Называется «Лиам-придурок».

Обидевшись, уже собираюсь уйти, но замечаю, как уголок его губ слегка приподнимается в улыбке. Еще одна. В шутку легонько пихаю его, но в этот раз он реагирует иначе: снова тянет меня за хвостик, а затем забрасывает руку мне на шею.

Этот мальчишка с улыбкой, редкой, как снег во Флориде, станет моим лучшим другом.

* * *

С тех пор мы не расставались. Смех и улыбки множились. Я узнала, что ему двенадцать, что он должен был быть в шестом классе, но из-за того, что он из Англии и приехал посреди учебного года, ему пришлось остаться на второй год в пятом. Я познакомила его с Камиллой и Трэвисом – так началась история «четырех стихий». Неразлучные. Неделимые. Мы провели бок о бок и детство, и подростковые годы. Мы безудержно хохотали и жаловались друг другу на разбитое сердце, стресс из-за экзаменов и доставших до печенок родителей. Я и Лиам быстро стали дуэтом в этом квартете. У нас появились даже свои особые сигналы. Я научилась угадывать, какое у него настроение, по музыке, которую он слушал. Когда он садился где-то в углу с рэпом в наушниках, он был счастлив. А рок означал, что он в ярости, и ему нужно вырваться из плена болезненных воспоминаний. Чтобы поддержать его, я забирала у него один наушник и сидела рядом, пока нам обоим не станет легче.

Глава 5. Лиам

Мой кулак врезается в боксерскую грушу со всей яростью, что сейчас кипит внутри.

Раз, два. Бам. Бам.

Мышцы горят. Чувствуя сильную ломоту, стискиваю зубы. Странным образом эта боль меня только заводит.

Левой. Правой. Апперкот.

– М-м-м…

Игнорируя суровый взгляд, которым с другого конца зала смотрит на меня мой друг Маттео, делаю два шага назад и бью ногой в корпус. Крупные капли пота стекают по лицу, чтобы потом разбиться о пол. Я задыхаюсь, сердце вот-вот выскочит из груди, но останавливаться нельзя. Если остановлюсь, придется думать о всей той херне, которую я как раз пытаюсь забыть. Если остановлюсь, перед глазами снова возникнет она. Луна Иден Коллинз. Стоит мне о ней вспомнить, как кулаки начинают с еще большей силой врезаться в грушу. Нужно выплеснуть слишком много гнева. Он течет по моим венам, разъедая все изнутри.

Какого хрена она там делала? Этот вопрос на повторе крутится в голове. И какого черта она все такая же невыносимо красивая? Почти не изменилась. Та же стройность фигуры, которая