Сокрушенная империя - Эшли Джейд

остается ложью. Независимо от того, насколько хороши ваши намерения.

– Я знаю, что ты хотел как лучше, но ты все равно должен был сказать мне.

Джейс соглашается.

– Ты права. Прости меня.

Я переспрашиваю.

– Подожди. Должно быть, у меня галлюцинации. Ты только что…

– О, да, – вмешивается Коул. – Он сказал это.

Джейс закатывает глаза.

– Господи. Вы двое ведете себя так, будто я бессердечный.

– Нет. Мы знаем, что у тебя есть сердце… просто оно похоронено глубоко внутри.

– На глубине Марианской впадины, – добавляет Коул, подмигивая.

Коул смеется, когда Джейс бросает на него убийственный взгляд.

– Сойер рассказывала, что иногда ты настоящий романтик.

Джейс выглядит так, будто собирается задушить его, но раздается стук в дверь. Воздух вылетает из моих легких, когда я открываю и вижу стоящего в коридоре Оукли.

– Какого черта тебе нужно?

Выглядя совершенно не обиженным, он кивает на два пакета в своих руках.

– Я принес ужин. Не знал, в каком ты настроении, поэтому взял несколько бургеров и кучу полезного дерьма…

Я быстро выхватываю пакеты у него из рук и захлопываю дверь перед его носом. Ведь я обиженная и злая… но снова не глупая.

Чувствую на себе взгляды Джейса и Коула, пока ставлю еду на стол.

– Вы, ребята, можете идти, – говорю я им.

Протянув руку, Коул берет несколько картофелин фри.

– Нет. Мне до смерти интересно, чем все это закончится.

Джейс берет бургер со стола и садится на кровать.

– С его стороны было очень мило принести перекусить.

Коул кивает.

– Точно.

– Это не шутка, – начинаю я, но шум по другую сторону двери привлекает мое внимание.

Вздохнув, я открываю ее. У меня отвисает челюсть, когда я вижу, как Оукли расстилает спальный мешок у моей двери.

Черт возьми. Это уже перебор.

– Ты в своем чертовом уме?

Он небрежно плюхается на пол.

– Да.

– Я не хочу, чтобы ты спал у моей комнаты.

Хитрая ухмылка Оукли насквозь пропитана высокомерием.

– Тогда пригласи меня внутрь.

Я захлопываю дверь перед его носом во второй раз.

Коул закидывает ноги на мою кровать.

– Мне это нравится все больше и больше.

Джейс берет немного картошки фри.

– Интересно, что еще он сделает.

– Шоу окончено, – ворчу я, выпроваживая их прочь.

– О, да ладно, – скулит Коул. – Веселье только начинается.

Я указываю на дверь.

– Уходите, живо.

Надувшись, они оба встают и направляются к выходу. Я закатываю глаза, когда братья останавливаются, чтобы дать Оукли пять, прежде чем уйти.

* * *

Я ложусь в постель, когда под мою дверь проскальзывает лист бумаги.

Несколько секунд я думаю о том, чтобы оставить его там, но неожиданно для самой себя встаю с кровати и разворачиваю бумагу.

«Был бы ты таким же сильным и красивым, как твоя мать?

Или был бы потерян и сбит с толку, как твой отец?

Все эти вопросы крутятся у меня в голове, но ни на один из них я никогда не получу ответа.

И даже несмотря на то, что ты ушел слишком рано, одно можно сказать наверняка.

Возможно, ты не был запланирован…

Но ты был любим и желанен».

Мои колени слабеют, а слезы затуманивают глаза, когда я вчитываюсь в его слова. Орган в моей груди отбивает болезненный ритм, когда я падаю на пол и прижимаюсь щекой к двери.

– Это так больно.

Это самая сильная боль, которую я когда-либо испытывала.

Его хриплый голос прорезает тишину.

– Я знаю.

Закрываю глаза от бурлящей внутри меня агонии.

– Я продолжаю думать о том, каким он или она могли быть.

Наверное, это странно признавать, но я ничего не могу с собой поделать. Как будто, если я наделю этого ребенка характеристиками, он станет реальным, и я получу официальное разрешение скорбеть.

– Я тоже. – Слышу его резкий вдох. – Но он, очевидно, был бы красивым.

Я ловлю себя на том, что улыбаюсь.

– Красивым и умным.

Оукли тихо посмеивается.

– Наверное, властным всезнайкой.

– Точно.

Потому что – давайте посмотрим правде в глаза – все Ковингтоны такие.

– Я бы хотел, чтобы у него была твоя сила, твой ум, твои великолепные глаза и улыбка… но главное? Твое сердце.

Я провожу пальцем по деревянной раме.

– Почему мое сердце?

Слышу, как он прижимается к двери.

– Это моя любимая черта в тебе.

В груди отзывается непонятное чувство. Странно, что он этого хочет, ведь я бы хотела, чтобы наш ребенок был больше похож на него.

– А я бы хотела, чтобы у него были твои глаза, твоя улыбка, твоя страсть и креативность, твоя преданность… но больше всего – твоя душа.

Поскольку, несмотря на то, что Оукли совершил много ошибок… я точно знаю, что душа у него прекрасна.

Из его груди вырывается низкий, гортанный звук. Его голос звучит так сокрушенно, и внутри меня что-то ломается.

– Прекрасные души не забирают невинные жизни.

Ощущение такое, будто на меня вылили ведро ледяной воды. Слова царапают мое горло, как битое стекло.

– Оукли…

– Мне не нужна твоя поддержка, Бьянка. Я сказал так не для этого. – Он прерывисто дышит. – Я просто хочу, чтобы ты знала: если бы мне дали шанс, я бы не просто все исправил… я бы с радостью отдал свою жизнь, лишь бы спасти его.

Я знаю, что так бы он и поступил.

Но жизнь устроена по-другому. И некоторые ошибки причиняют слишком много боли, чтобы их можно было когда-либо простить.

Однако Оукли ясно дал понять, что мое прощение – это не то, чего он добивается. А это значит, он готов жить с чувством вины до конца своих дней.

– Я не хочу, чтобы ты спал под моей дверью.

Не хочу, чтобы он приходил и боролся за меня… Ведь в попытках все исправить он только уничтожит себя.

И несмотря на все плохое, что произошло между нами…

Я слишком сильно люблю его, чтобы позволить этому случиться.

Глава семидесятая

Оукли

– Я знаю, что ты спишь у ее комнаты уже три недели, и она все еще не хочет с тобой разговаривать, – говорит Дилан. – Но ты не должен сдаваться.

Сойер хватается за грудь.

– Даже если сейчас тебе кажется, что это не так… Бьянка по-прежнему любит тебя. – Дилан кивает. – А ты все еще любишь ее.

Я откусываю еще один кусочек пиццы. Вкусно.

Сойер закрывает глаза.

– Я знаю, произошли ужасные вещи, но вы, ребята, созданы друг для друга.

– Вы просто родственные души, – добавляет Дилан.

Сойер моргает, как будто ей