Под прикрытием - Стил Даниэла

Вернувшись в келью, Ариана долго размышляла над тем, что сказал ей священник. Наконец она все же легла и впервые после освобождения заснула мгновенно. Отчасти этому способствовала усталость после непривычной работы в саду и в кухне, но главным была, наверное, царившая в монастыре атмосфера умиротворения. Ариана, во всяком случае, твердо знала, что в этих стенах никакие житейские бури и переживания ей не страшны.

В монастыре Святой Гертруды Ариана провела все лето. Размеренная, мирная жизнь действовала на нее благотворно; она начала понемногу успокаиваться и даже решила, что осенью попробует вернуться в Нью-Йорк. Однако настал сентябрь, а она все не чувствовала себя готовой окунуться в большой мир с головой. Выйти за стены монастыря было для нее все равно что для младенца – покинуть уютную безопасность материнского лона, но если ребенок появляется на свет по необходимости, то она никакой особенной необходимости покидать монастырь не чувствовала. И вместе с тем она с каждым днем все более сомневалась в том, что монашество – ее истинное призвание. Пытаясь понять, что же делать, она несколько раз обращалась за советом к настоятельнице, но матушка Элизабет сказала ей примерно то же, что и священник, – что жизнь в миру подходит ей больше и что вовсе не обязательно быть монахиней, чтобы творить добро. Это утверждение отнюдь не было голословным – мать-настоятельница часто размышляла о судьбе Арианы, а также много и горячо молилась и в конце концов пришла к убеждению, что эта девушка должна вернуться к жизни в привычной ей обстановке. Вступление в Орден и принятие монашеских обетов скорее всего стало бы для нее либо еще одним способом наказать себя за воображаемые грехи, либо попыткой убежать, спрятаться от мира, который так глубоко и жестоко ранил ее. Настоятельница хорошо знала, что тот, кто пришел в монастырь по этим двум причинам, никогда не станет настоящим монахом или монахиней. Да, несколько месяцев, проведенных в монастыре, пошли Ариане на пользу, но матушка Элизабет надеялась, что окончательное ее исцеление произойдет, когда она вернется к той жизни, какую она вела раньше.

Между тем Ариана не спешила покидать монастырь. Она оставалась в Святой Гертруде до Дня благодарения, потом решила встретить с сестрами Рождество, потом отложила свой уход до Нового года, но и этот срок тоже не был окончательным. В монастыре ей было слишком спокойно, и она никак не могла заставить себя сделать решительный шаг.

В самом начале своей монастырской жизни Ариана написала Сэму Адамсу письмо, в котором сообщала, где она и что с ней, и в декабре, будучи в служебной командировке в Новой Англии, он заехал ее навестить. Как ему показалось, в монастыре Ариана окрепла и поздоровела, но боль из ее глаз не ушла совсем, и он невольно задумался, сто́ит ли ей и дальше оставаться под крылышком Ордена кармелиток.

– Как долго вы планируете здесь пробыть? – спросил он осторожно. Рождественская открытка, которую Сэм получил от Арианы накануне командировки, пришла с монастырского адреса, и он всерьез обеспокоился, уж не собирается ли дочь Роберта Грегори посвятить жизнь монашескому служению.

– Я даже не знаю… – неуверенно ответила Ариана. – Сначала я хотела уехать отсюда в январе, но… В Нью-Йорке меня никто не ждет, а здесь мне хорошо. – Еще несколько месяцев назад она наконец-то нашла в себе силы открыть алюминиевый сундучок и с тех пор частенько перечитывала письма Хорхе, не касаясь, впрочем, его тетрадей. Раз или два Ариана пыталась в них заглянуть, но то, что там было написано, не вызвало у нее никакого интереса. Записи Хорхе, сделанные «для истории», показались ей слишком догматичными и вдобавок перенасыщенными революционной фразеологией. Другое дело – письма… Ариане было всего двадцать четыре года, и человек, который взял ее в заложницы и три месяца держал в плену, был единственным в ее жизни мужчиной, который по-настоящему ее любил. Так, во всяком случае, ей казалось. Жизненный опыт Арианы был слишком скудным, и ей было не с чем сравнить чувства Хорхе, которые она считала настоящими, хотя окружающие в один голос твердили, что он ее просто использовал. Возможно, Ариане просто хотелось верить в его любовь – и она верила вопреки всему. В разговоре с Сэмом она, во всяком случае, никак не показала, что хотя бы начала сомневаться в искренности чувств Хорхе, и он подумал, что даже теперь, через восемь месяцев после своего освобождения, Ариана все еще находится под гипнозом красивых слов и ложных истин, которые доморощенный аргентинский Че Гевара ухитрился вложить ей в голову за то короткое время, что она провела в его лесном логове.

И похоже было, что никакой монастырь не поможет ей прозреть и перестать любить Хорхе и защищать его «революционные» идеалы.

– Знаете, мисс Ариана, у меня тут появилась одна неплохая идея… – сказал Сэм. – Точнее, не идея, а предложение. – На самом деле идея появилась у него давно, и он не высказывал ее раньше лишь потому, что чувствовал – Ариана не готова к нему прислушаться, но теперь… Общения с монахинями ей было явно недостаточно. Без помощи профессионала Ариане было явно не обойтись, вот только как она к этому отнесется?

– У меня есть один знакомый депрограмматор[14], – продолжил Сэм. – Правда, он живет в Париже, но он один из лучших в мире специалистов в этой области. Может быть, даже самый лучший. В Штатах тоже есть депрограмматоры, но они, откровенно говоря, гораздо реже добиваются положительных результатов. ЦРУ уже несколько лет сотрудничает в основном с ним, и… пока никто не жаловался.

– С чего вы взяли, что мне нужен какой-то там депрограмматор?! – возмутилась Ариана. Она чувствовала себя намного увереннее и спокойнее, чем восемь месяцев назад, и считала, что потрясение, которое ей пришлось пережить, не затронуло ее способности мыслить здраво. Впрочем, Ариана не отдавала себе отчета, насколько успешно Хорхе удалось обратить ее в свою веру, и продолжала принимать его идеи и идеалы за собственные. – Я чувствую себя отлично, и мне здесь очень хорошо, – твердо добавила она. Она по-прежнему думала о Хорхе и обо всем, что он ей говорил, но вовсе не так часто, как раньше. Сэм, однако, продолжал различать в ее интонациях замешательство, смятение и тоску.

И одиночество.

– Вы живете как монахиня, – заметил он мягко. – Вы, двадцатичетырехлетняя молодая женщина, отбываете здесь наказание за чужие преступления. Разве вам не хочется на свободу?

Ариана кивнула. Сэм был прав: она считала, что, живя в монастыре, искупает свои грехи, но с течением времени ей становилось все труднее понять, что же такого она совершила. Нет, она по-прежнему продолжала ощущать себя виноватой, но в чем же состояла ее вина?.. Когда-то она знала ответ на этот вопрос, но теперь ее все чаще одолевали сомнения.

– А… что он делает, этот депрограмматор? – помолчав, робко спросила она. Предложение Сэма немного ее пугало, хотя и чем-то влекло.

– Да так, ничего особенного… – шутливо ответил Сэм. – Отрезает голову, вынимает испорченные мозги и вставляет новые. Или, если дела совсем плохи, заменяет их опилками. А тем, кто, несмотря ни на что, не хочет выздоравливать, тому он поджаривает пятки над газовой плитой.

Глаза Арианы на мгновение испуганно расширились, но она тут же рассмеялась. Сэм тоже улыбнулся.

– Честно говоря, я не совсем хорошо представляю, в чем конкретно заключается его метод, мне только известно, что моему приятелю приходится много говорить. Помимо всего прочего, он прекрасно разбирается в современной политике, в религиозных сектах и оккультных практиках и даже знает, как нужно обращаться с теми, кто побывал в лапах умных и хитрых, но безнадежно испорченных людей. Все наши агенты – и мужчины, и женщины, которых мы к нему отправляли, возвращались назад совершенно здоровыми и все как один клялись, что лечение у депрограмматора им не просто помогло, а изменило их жизнь. – Сэм внимательно посмотрел на нее. – Понимаете, мисс Ариана, иногда недостаточно просто выжить. Бывают ситуации, когда человек остается в живых, но это уже не он. Или не совсем он…