Галина Романова - Завтра не наступит никогда

Ознакомительный фрагмент

– Башку под удар?! – Он опешил. – Это как же?

– А так! Подговорю какого-нибудь урода по голове меня несильно шарахнуть и заявлю на нее. Скажу, что это она мне смерти желала, вот и покушалась. Много не дадут, конечно, но года на три полетит в застенки белым лебедем, – и Маргарита еще раз с нажимом напомнила: – Тем более что свидетели ее угрозам имеются. Так ведь, красавчик?

– Свидетели – это я, что ли?! – Он чуть не поперхнулся густой, тошнотворной слюной, которой моментально наполнился рот.

– Ты, ты, а кто же еще?

И Маргарита, тут же позабыв про соседку и про то, что посредством его свидетельской помощи собирается ее упечь за решетку, потянула Сергея на себя.

Вот такая у него сегодня вышла неприятная история с этим хорошо спланированным свиданием. И не столько от подлости Маргариты было неприятно, сколько от жалости. Ведь жаль Сергею стало той церковной – как назвала ее Маргарита – мыши. Очень жаль!

Она стояла – Машей, кажется, ее называла Маргарита, – вжавшись в серую стену, которую никто давно не красил, не белил и не переклеивал. И цветом почти слилась с этой стеной. Серый затасканный халат, серое, плохо выстиранное полотенце на голове, землисто-серого цвета лицо с сизыми полукружьями под глазами. И глазищи тоже серые.

«Будто однажды где-то во сне он прислонился к серой стене», – тут же вспомнилась Сергею детская песенка.

Так вот Маша тоже будто посерела в одночасье от того, что жалась напуганно к серой коридорной стене старой коммунальной квартиры. Она слилась с ней по цвету, и если бы не глаза, полыхающие болью и ненавистью, то ее точно можно было бы принять за фрагмент этого унылого коридора.

И потом она сказала эти страшные слова, от которых Сергею сделалось не по себе. А Маргарита после развивала эту тему очень долго, отвлекаясь лишь на то, чтобы пользовать свою новую симпатию.

– Завтра с трудовой книжкой приходи ко мне в фирму. Трудоустрою за пять минут, – пообещала она, провожая его до двери.

Он знал, что она как сказала, так и сделает. Неспроста же он собирал о ней информацию, многое разузнать удалось. Баба – кремень на слово. Вот оттого-то теперь и скребли на душе кошки.

Ведь если она не привыкла бросать слов на ветер, то и насчет сероглазой Маши все серьезно. Она точно решила ее посадить в тюрьму. И она посадит!

Надо как-то…

Нет, нужно что-то предпринять. Как-то предупредить эту сероглазую Марию. За какой хрен ей в тюряге гнить? Только из-за того, что кого-то в чем-то уязвить получилось? Нет, надо предупредить. Жалко Машку-то!

Только нужно быть очень осторожным. Нужно подкараулить эту сероглазую во дворе и рассказать ей о планах Маргариты. Ну и еще попросить ее держать этот разговор в тайне. Не дурой она Сергею показалась, не сдаст его за добрые дела. Маргарите на глаза попадаться никак нельзя. Если увидит и заподозрит что-то неладное, тогда все – конец. Она его не то что на работу не возьмет, она его из города выживет, с нее станется. А этого он позволить себе никак не мог. У него планы. Далекоидущие планы и на Маргариту, и на новое место работы, куда ему без нее дорога заказана.

– Слышь, Валек, мне тут уйти надо. – Сергей обобрал с пальцев мясной фарш. – Давай до завтра, идет?

– А как же котлеты, Серый? Ты же обещал!

Валек жил в соседнем подъезде с ослепшей лет десять назад старой бабкой. Готовила та как попало. Он вообще к плите не подходил, испытывая к этому занятию чувство глубочайшей непереносимой неприязни. А Серегину стряпню просто обожал.

– Так, как готовишь ты, Серый, так ни одна баба не приготовит, – приговаривал он всегда, когда хлебал его борщ, к примеру. – Тебе и жениться не надо.

– Почему?

– А зачем тебе жена? – совершенно искренне изумлялся друг. – Ты сам все умеешь!

– Сам я не могу избавиться от одиночества, Валек, – резонно возражал тогда Сергей.

– Одиночество! – фыркал тот недоверчиво. – Что такое одиночество? Человек не может быть одиноким, когда вокруг него столько народу!

А вот с этим Сергей мог бы долго и с надрывом спорить. И еще мог поведать другу Валентину, чем страшно одинокое детство, почему отвратительно одиночество в юности и чем пугает одиночество в старости. О-о, он об этом много знал. И долго мог рассказывать. Очень долго. Жаль, что слушателей до сих пор не нашлось. Эмма не захотела…

Глава 4

– Санек, ты проснулась?

Марков потолкал задом жену. Та засопела, заворочалась, забормотала что-то неразборчивое и снова затихла.

Значит, спит. Или притворяется. Знает, что, едва проснувшись, непременно надо будет выполнять какую-нибудь мужнину просьбу. Он их с утра раздавать горазд. На работе приказания раздавал. Дома просьбы, но они мало чем отличались от приказаний. Что там, что дома отказа не терпелось.

Да ему и отказать было сложно. Попросит так, что ноги у Александры сами из-под одеяла высовывались, падали с кровати, нашаривали тапочки и несли не проснувшееся еще тело с одуревшей со сна головой в кухню. А там либо кофе варить приходилось, потому что любимый муж Александр Иванович Марков кофе в постель запросил. Либо кефир с сахаром разбалтывался интенсивно, чтобы сахар потом у него на драгоценных зубах не скрипел. Либо омлет в спешке готовился. Ну вот захотелось ему омлета горячего с румяной корочкой. Вот желал он прямиком из постели плюхнуться за стол и уткнуться неумытой физиономией в тарелку.

Желания каждое утро бывали разными. Просилось все разным тоном. Она уже научилась распознавать степень тяжести при выполнении его капризов.

Если тон обычный – просьба пустячная. Если чуть виноватый, значит, придется что-то готовить. Ну, а уж ежели поскуливать начинает дорогой супруг и носом за ухо к ней тыкаться, то придется и побрить его в кровати. Да, и такое бывало. И не раз. И делалось ею это, между прочим… с удовольствием.

– Сане-еек, малыш, ты ведь проснулась, – заскулил, заскулил любимый. – Ну чего притворяешься, а?

– Чего тебе? – прошептала она, как обычно, и как обычно, улыбнулась в подушку.

– Кашки хочу, – простонал Марков и полез левой рукой под одеяло, пытаясь настигнуть ускользающую жену. – Овсяной, Санек. Сладкой, с изюмом. Сделаешь?

– Уже лечу.

Она спустила ноги с кровати, но Марков тут же поймал их и вернул обратно.

– Ты чего? – будто изумилась Александра, хотя прекрасно понимала – чего он.

– А ты чего? – шепнул он ей в ухо. – Не спеши так.

– А как же кашка? Овсяная, сладкая, с изюмом? Марков, ты выбиваешь меня из графика, – она шутливо шлепнула его по руке, ведущей себя довольно нагло. – Я не успею подать тебе завтрак в постель.

– Ты себя мне подай в постели, милая! – строго прикрикнул он на нее, но не громко, правда. – А кашка… Да подождет она, Санек. Иди ко мне…