Элизабет Адлер - Богатые наследуют. Книга 2

Я пошел к отцу… Я хорошо помню встревоженный блеск его глаз, когда мы шли с ним по коридору.

– Что, так плохо? – спросил я.

– Очень плохо, сын, – сказал он скорбно. – Но она по-прежнему отказывается ложиться в больницу.

Хильярд остановился, чтобы выпить шерри, погрузившись на какое-то время в свои мысли.

– Я не пошел за ним, – сказал Хильярд. – Я понял, что разговор будет очень личным. Но отец неплотно прикрыл дверь, а я ждал его в холле. Голос Энджел всегда был звонким и чистым, и поэтому я мог отчетливо слышать, что она говорила.

– Грэг, я хочу рассказать тебе о Поппи, – сказала она. – Может быть, это последний шанс, и я думаю, ты должен узнать правду.

– Ты не должна говорить о последних шансах, Энджел, это глупо, – сказал он ей с мягким упреком, как говорил иногда с нами, когда мы были детьми.

– Ты должен выслушать меня, Грэг, – казалось, на этот раз в ее голосе была паника.

– Но я, правда, не хочу знать, – сказал мой отец. – Больше не хочу. Все это уже в прошлом, Энджел. Это лучше забыть.

– Я лгала тебе и всем, – ответила она. – И, прежде чем я умру, я собираюсь заполнить эти белые пятна. Поэтому сядь рядом со мной, Грэг, и слушай меня.

Я услышал, как скрипнул стул, когда он сел, и Энджел начала рассказывать ему о Поппи и своем муже, Фелипе. Мой отец выслушал ее до конца, а потом сказал:

– Энджел, лучше бы мне этого не знать.

– Но я должна была сделать это, – сказала она. – Ты имеешь право знать правду. Понимаешь, я знала, что однажды она вернется, чтобы найти свою дочь, и когда она действительно пришла, я отказалась сказать ей.

– Я не хочу знать, – проговорил он, – и я должен сказать вам, Майк, – он плакал. – Пожалуйста, не говори мне, Энджел. Для меня обе они твои дочери, и я даже не хочу думать о Поппи. Давай оставим все, как есть.

Наступило долгое молчание, а потом Энджел сказала:

– Я должна сделать еще одно признание, и на этот раз это моя вина. Ничья – только моя. Ты знаешь, я всегда слишком сильно опекала Елену. Она была такой прелестной девочкой, Грэг, всегда улыбалась. А когда мы узнали о ее глухоте… Я не могла вынести мысли, что ее могут обидеть другие дети, и тогда стала строить ее жизнь за нее. Я отвечала за нее на вопросы, я не разрешала ей никуда уходить без меня; ты помнишь гувернанток и нянек? Ох, это было хорошо, пока она была ребенком, но потом этот ребенок стал женщиной, с женскими чувствами и эмоциями, но она ничего не знала о мужчинах и о любви. Ведь она никогда никого не встречала – я позаботилась об этом.

Единственное место, куда Елена ходила без меня, это к лор-врачу в Сан-Франциско. Я оставляла ее в его кабинете, а сама шла за покупками в город. Доктор Бартон был ее врачом много лет—с тех самых пор, как мы вернулись из Италии. Однажды он оперировал ее, но безуспешно. Ему было за сорок, он был женат, у него были дети.

Я должна была поехать в Нью-Йорк, чтобы выручать Марию-Кристину из ее обычных переделок, и мне пришлось оставить Елену здесь, так что в очередной раз она отправилась в Сан-Франциско к доктору Бартону в одиночестве, хотя, естественно, я договорилась, чтобы она ездила в машине с шофером. Доктор Бартон был очень привлекательным мужчиной, а я даже не понимала, насколько мила и красива была Елена, я всегда думала о ней, как о ребенке… Но доктор Бартон видел ее в другом свете, и она, бедное дитя, влюбилась. Она даже не знала, какова была эта «любовь». Она была наивна, как ребенок, которым я хотела оставить ее на всю жизнь!

Я задержалась дольше, чем ожидала, почти на два месяца. Вернувшись, я заметила, что она изменилась, стала скрытной. Позже я заметила еще кое-что. Я отвела ее к другому врачу. И он сообщил мне, что она беременна. Елена плакала, когда я сказала ей – она не поняла меня. Ее умственное развитие было на уровне двенадцатилетней девочки.

– Но я не хочу ребенка, мама! – воскликнула она. – Мне нужен только Ричард.

Ричард Бартон, врач!

Я увезла ее в Аризону. Всем я сказала, что из-за ее здоровья. Бедная девочка даже не понимала, что происходит. Это было ужасно, Грэг, просто чудовищно для нее… Я готова была убить доктора Бартона, но, конечно, я ничего не могла поделать—кроме как позвонить ему и потребовать держаться подальше от нее. Но я не сказала ему о ребенке. Я договорилась, чтобы ребенка забрали в какую-нибудь семью, и вскоре за ним пришли. Таков был конец; все кончилось, словно этого никогда и не было.

Я увезла Елену в Италию – на год или два – просто подальше от него и чтобы она забыла о ребенке, и боюсь, что я стала относиться к ней, как к настоящему инвалиду, балуя ее, всегда присматривая за ней – даже тогда, когда она в этом не нуждалась. И постепенно она вошла в эту роль. Она совсем перестала говорить… Так продолжалось почти целый год, но когда она снова заговорила, то это были очень странные вещи… Я знала, что с ней нет ничего серьезного, но она больше не была «нормальной»… Я искалечила ее своей глупой оберегающей любовью – точно так же, как если бы искалечила ее физически. Я никогда не позволяла ей развиваться самостоятельно, и она осталась наивным ребенком в мире взрослых.

Энджел плакала и кашляла, и я слышал, как мой отец пытался успокоить ее.

– Ты только расстраиваешь себя, говоря о прошлом, – убеждал он ее.

– Елена забыла о ребенке, – продолжала Энджел, – или, по крайней мере, я думала, что забыла. Она никогда не упоминает о нем, и мне кажется, это было для нее словно плохим сном. У меня есть копия документа об удочерении ребенка, имя и адрес этой пары. Конечно, с тех пор я их ни разу не видела. Но все это спрятано в моей любимой книге в библиотеке. Вместе с письмом, в котором рассказывается правда о Марии-Кристине и Елене. Я хочу, чтобы ты знал, где оно, – на случай, если оно понадобится, а меня здесь не будет.

– Я не хочу этого знать, – сказал Грэг – он почти кричал, как я помню. – Оставь в покое это письмо, Энджел. Это больше неважно. Обе девочки – твои дочери.

Она кашляла опять, а когда перестала, сказала ему:

– Все равно… Грэг, теперь ты знаешь, где оно. Я должна была сказать тебе, чтобы ты понял все о Елене и позаботился о ней, когда я умру.

Оба они плакали, и я подумал, что мне лучше уйти. Потом я смотрел, пойдет ли мой отец в библиотеку и будет ли искать книгу, но насколько я знаю, он никогда не пытался это сделать. Энджел положили в больницу, где она умерла двумя неделями позже от пневмонии. Я никогда не видел своего отца таким расстроенным – он был просто раздавлен. Но он по-прежнему не заглядывал в книгу.

– А вы? – спросил Майк. Хильярд кивнул.

– Конечно, я заглянул. Тогда это для меня так мало значило. Я никогда не знал Поппи Мэллори или мужа Энджел.