Глянцевая женщина - Людмила Павленко

по чуть-чуть, чтобы в себя прийти. Надо ж придумать, что соврать. Думай, Егорыч, что сказать — где был?

— Время не шибко позднее, одиннадцать. Скажи, что был в гостях.

— А у кого? Она ж проверит.

— Ну это уж ты сам решай. Мне про твоих друзей ничего не ведомо.

— А что это ты, Егорыч, обращаешься ко мне на ты? Я без пяти минут народный.

Вахтер хмыкнул и ничего не ответил на глупую реплику.

— Слушай! — воскликнул вдруг Чулков. — Давай поищем документы и почетный знак народного артиста! Она мне до сих пор не показала. Говорит, ей нужна моя непосредственная реакция на сцене, при полном зале, когда увижу в первый раз все это. Или я не артист? Что я — щенячью радость не сыграю? А? Как думаешь?

— Не знаю. Сам смотри, — пожал плечами вахтер.

— Они должны быть где-то здесь, у нее в кабинете. И Чулков принялся рыться в ящиках стола.

— Нашел! — воскликнул он через минуту, доставая папку с надписью: «Чулков Захар Ильич. Заслуженный артист России». — Вот они… — проговорил Захар Ильич, любовно поглаживая папку.

Он раскрыл ее, начал читать, и улыбка постепенно сползала с его лица.

— Характеристика, — бормотал он, — репертуарный лист… — Он поднял глаза на Егорыча. — Это же… документы. Мои. На представление меня к званию народного. Она их даже и не отсылала в министерство! Это что же такое, Егорыч? Как же так?

Он принялся лихорадочно рыться в ящиках, выкидывая прямо на пол их содержимое.

— А вот и звание Тучковой! Вот оно! Ее документы она посылала! И на нее пришли бумаги! Вот оно, свидетельство, вот знак…

Сидя в кресле на месте Миры Степановны среди разбросанных вокруг бумаг, он держал в руках папку с чужими документами и почему-то улыбался.

— Видишь, — заговорил он наконец, — видишь, какой я идиот, Егорыч? Я всю жизнь верил ей. Всю жизнь она меня обманывала, а я все верил. Она об меня ноги вытирала всю мою жизнь. Ради нее я бросил первую жену, даже родить не дал — она была беременна. Потому что мне Мирка сказала: я из тебя артиста сделаю. У тебя, говорит, будет все. Я поверил. И что у меня есть теперь? Двадцать лет унижений и белая горячка в придачу. Вот моя жизнь. Зачем же я себя так искалечил?

Он с размаху запустил папкой с документами Тучковой в книжный шкаф, разбив при этом стекло. Вахтер вскочил.

— Ты что, Захар Ильич? — испуганно вскричал он. Успокойся?

— Ха! — саркастически хохотнул Чулков. — Теперь-то я не успокоюсь, это точно. Она думает — я у нее на крючке… Еще посмотрим, кто кого, еще посмотрим… Не зря Тучкова говорила: «Мне звание дадут, а тебе нет!» — Он очень похоже передразнил интонации убитой. — И получила по заслугам. И Мирочка получит. Все получит?

Егорыч бочком-бочком вышел из кабинета и повернул в дверях снаружи ключ.

— Эй, — закричал из кабинета Чулков, — ты зачем меня запер, скотина? Открой сейчас же, слышишь, сволочь? Открой, старый козел!

В дверь изнутри ударили чем-то тяжелым. Егорыч постоял, прислушиваясь. Чулков, как видно, принялся громить в кабинете все, что попадало под руку. Слышался звон разбитого стекла, падала мебель, в дверь летела посуда, осыпаясь осколками. Вахтер скатился по ступенькам вниз, к своему посту, и принялся названивать по телефону. Он вызывал в театр Миру Степановну, Аристархова, милицию, просил немедленно приехать всех, сообщая о буйстве внезапно помешавшегося артиста. Сверху слышался грохот и вопли Чулкова. Первым в театр вбежал запыхавшийся Аристархов.

— Что тут? — спросил он.

— Слушай, — кивнул в сторону кабинета наверху Егорыч, — я его запер. Буйствует. Похоже, белая горячка.

В театр один за другим поспешно входили встревоженные люди молодые актеры, проживавшие в общежитии, в числе которых была Инга Дроздова, откуда-то узнавшие о происшествии Паредин и Санек Игнатов. Заявились также Гриньков, Стас Провоторов и Павел Николаевич Козлов, живший за несколько кварталов от театра. Вскоре подъехал и наряд милиции вместе со следователем прокуратуры Иваном Максимовичем. Кривец вошел в театр быстрым шагом и, отведя в сторонку вахтера, стал его о чем-то тихонько расспрашивать. Остальные столпились внизу, на первом этаже, — на второй не пускала милиция. Актеры прислушивались к грохоту мебели, которую крушил в кабинете впавший в буйство Чулков, и шепотом переговаривались. К Инге подошла Лариса Родионовна, которой успел позвонить перед этим Аристархов.

— Я всегда ожидала чего-то подобного, — проговорила она вполголоса, — этот финал вполне закономерен.

— Финал чего? — спросила Инга.

— А разве вы не понимаете? Это конец диктатуры нашей дражайшей руководительницы. Все тайное непременно становится явным. Она нас долго сталкивала лбами. Как в Древнем Риме, у правителей которого был на вооружении девиз «Разделяй и властвуй».

— Когда же на смену этому придет другой — «Соединяй и здравствуй»? — вздохнул подошедший к ним Аристархов.

Приблизились и Паредин с Игнатовым.

— А вы нам по-прежнему ничего не хотите сказать? — спросил журналист у Аркадия Серафимовича.

— Да, по-моему, все в скором времени разъяснится и без моих комментариев, — проговорил загадочно завтруппой.

В этот момент в театр вошла Мира Степановна — до шофера она не смогла дозвониться, пришлось вызвать такси, — что и привело к задержке.

— О-о, — протянула она, оглядывая собравшихся, — да здесь уже почти вся труппа. Не спится вам? Пришли полюбопытствовать, насладиться скандалом в семье вашего руководителя? Ну-ну. А милиция здесь зачем? У нас что — новое убийство?

— Пока что нет, Мира Степановна, — ответил ей Иван Максимович, — но театр у нас на особом контроле, как сами понимаете. Обязаны отреагировать.

— Вы знаете, — с удивительным самообладанием заговорила главный режиссер, — я полагаю, что вас вызвали совершенно напрасно. Последние события негативно отразились на психике Захара Ильича. Он стал пить. Актеры — народ чрезмерно эмоциональный. Его можно понять — убили двух его партнерш. Он ведь с ними играл почти во всех спектаклях. Вот нервы и не выдержали. Так что спасибо вам огромное — я сама справлюсь. И попрошу всех разойтись! — гаркнула она так, что вздрогнул даже следователь. — Тут вам не цирк, не бесплатное представление. Во-он!

Вверху загрохотали кулаками в дверь.

— Мирка! Старая сволочь! Ты меня обманула! — донесся сверху вопль Чулкова.

— Да уходите же вы все! — прокричала Мира Степановна.

Но никто даже с места не двинулся. А в дверь продолжали колотить. На этот раз, похоже, стулом, а не кулаками — удары были редкие и тяжелые.

Мира Степановна проворно взбежала по ступенькам и своим собственным ключом открыла дверь.

— Ты что? Ты что? — послышался ее голос.

В ту же секунду все увидели, как она метнулась от кабинета в