Патриция Гэфни - Лили

Лили расправила плечи. Она приняла решение. Дэвон поехал на собрание владельцев рудников в Труро и должен был вернуться домой поздно, но она собиралась его дождаться. Пожалуй, она посидит с Клеем в библиотеке. Может быть. Клею удастся ее развеселить. Повернувшись спиной к ветру, Лили начала подниматься по крутым ступеням к дому.

Дэвон распахнул створчатое окно, которое с обеих сторон сторожили портреты первого и второго виконтов Сэндаунов в золоченых рамах. Порыв ветра дунул ему прямо в лицо. Он закрыл глаза и вдохнул прохладный, влажный воздух с привкусом соли в надежде, что это прояснит его мысли. Под действием морского ветра написанное на плотной бумаге письмо у него в руке уже стало походить на увядший капустный лист. Дэвон вновь перечитал короткое послание, сложил его и сунул в карман. Через минуту он возобновил свое хождение взад-вперед.

Второй этаж в Даркстоуне соединялся галереей с западной башней. Это был длинный коридор с высоким потолком, отделанный панелями каштанового дерева и увешанный бесчисленными темными портретами покойных Дарквеллов, украшавшими каждый простенок между окнами. Немногочисленная мебель стояла по углам, а застланный ковром пол был специально оставлен совершенно свободным, чтобы дать возможность хозяину прогуливаться, когда погода не позволяла совершать моцион на свежем воздухе. Сегодня был не тот случай, и все же Дэвон пришел сюда, рано вернувшись из Труро. Ему было все равно где ходить. Он был слишком погружен в свои мысли.

Все его мысли занимала, разумеется, Лили. Ему казалось, что со дня их первой встречи он вообще мало о чем думал, кроме Лили Траблфилд, но в последнее время мысль о ней преследовала его неотступно. Дэвон понимал, что она ждет от него какого-то решения, разъяснения своих намерений, но, увы, между тем, чего хотел он, и тем, чего хотела она, лежала бездонная пропасть. Он хотел быть с нею рядом, наслаждаться ее телом и дарить наслаждение ей; она же хотела, чтобы он связал себя словом и чувством. Но у него больше не осталось чувств. Все они давно уже перегорели Дэвону было ничуть не легче от того, что он прекрасно понимал, что именно мешает ему найти для Лили место в своей жизни и в своем сердце. Маура умерла пять лет назад, но он ничего не забыл. С необычайной ясностью ему вспоминалась овладевшая им вначале неистовая страсть, неукротимое желание обладать ею, переросшее в настоящую одержимость. Столь же отчетливым было воспоминание о жестоком, губительном разочаровании, об охватившем его мучительном стыде и отвращении к себе, когда он узнал, что женщина, сумевшая пробудить в нем такое страстное и трепетное чувство, на поверку оказалась двуличной и продажной тварью. Она сбежала с его управляющим. Они украли его деньги и его ребенка. Деньги оставили при себе, а ребенка выбросили за ненадобностью, когда он стал для них обузой. Дэвон почувствовал, как старая боль поднимается в нем с прежней силой, разъедая ему внутренности словно кислотой, и усилием воли прогнал воспоминание о том, как нашел Эдварда, своего младенца-сына, мертвым в коттедже какой-то старухи. Подобные мысли вели к черному, бездонному отчаянию. Слишком много раз ему приходилось путешествовать по этой дороге.

Все это не имело никакого отношения к Лили, лихорадочно твердил он себе. Рассудочной частью ума он в это верил, знал, что это правда, должно быть правдой. Но что-то темное и нерассуждающее, скрытое в самой глубине его души, так и незажившее и ничего не забывшее, начинало беспокойно ворочаться под поверхностью. Перед его мысленным взором всплыл образ Алисии Фэйрфакс. Он увидел ее спокойное лицо и добрые глаза. Алисия была настоящей леди до мозга костей. Она, безусловно, стала бы ему верной женой, в этом можно было не сомневаться. На нес можно было положиться. С ней было бы не страшно. Неужели он именно этого хочет? Неужели вся его жизнь свелась к этому?

Несколько месяцев назад Дэвон без колебаний и сожалений ответил бы “да”. Но потом ему повстречалась Лили, и все его благоразумные, устоявшиеся и правильные представления о жизни обрушились, как сгнившие стропила. Он обращался с нею жестоко, оскорблял и третировал ее, сделал все, что было в его силах, чтобы устранить ее из своей жизни и держать только в постели. Но, несмотря на все его усилия, победа осталась за нею. Вопреки его собственной воле она возродила его, разрушила столь искусно возведенные им вокруг себя преграды и показала ему иное будущее: непредсказуемое, зато полное любви, радости и веселья. Обороняясь, он пытался уверить себя, что ничего к ней не испытывает, кроме обычного влечения. Это само по себе казалось чудом, так как в течение пяти лет женщины служили ему всего лишь вспомогательным средством, необходимым для безрадостного и нечастого удослетворения своих мужских потребностей. Мысль о том, что можно испытать настоящую страсть, представлялась ему странной и пугающей. А уж о чем-то большем, чем просто страсть, даже подумать было жутко.

Безрассудный страх сидел в нем до сих пор. Они с Лили, казалось бы, пришли к пониманию, но в чем оно? Он сказал, что любит ее, но правда ли это? Да, он беспрестанно думал о ней. Это любовь? С нею он чувствовал себя счастливым. Это и есть любовь?

Дэвон остановился и, прислонившись к стене рядом с парадным портретом своей прабабки, нащупал рукой в кармане письмо от маркизы Фроум. Ее светлость извещала его о том, что никогда не слыхала о Лили Траблфилд и уж тем более не нанимала ее к себе в служанки. Она с прискорбием вынуждена признать, что по нынешним временам очень трудно стало находить честных слуг, с каждым годом положение становится все хуже и хуже, очевидно, и лорд Сэндаун стал жертвой обмана. Под конец маркиза выражала надежду, что обман не пошел дальше фальшивой рекомендации и что мисс Траблфилд ничего у него не украла, кроме доверия.

Удивительно было лишь то, что письмо его ничуть не удивило. Дэвон с самого начала знал, что Лили выдает себя за другую. Его это не волновало, ведь его интерес к Лили был вполне определенным и строго ограниченным: все, чего он хотел, это соблазнить ее. А потом он просто позабыл обо всем: забыл про фальшивый ирландский акцент, которым она воспользовалась, чтобы получить место, про то, что она слишком хорошо образована и воспитана, чтобы быть простой служанкой, про то, как упорно она уклонялась от расспросов о своем прошлом, прибегая иногда к откровенной лжи. И теперь ему казалось по меньшей мере забавным, что она требует от него полной откровенности (“Я – это я, Лили, я никогда не причиню тебе зла!”) и в то же время сама явно чего-то недоговаривает.

Но все это не имело значения. Лили что-то от него скрывала; он полагал, что она расскажет ему о себе, когда сочтет нужным. И даже сейчас его не особенно интересовало, о чем именно пойдет речь. Главное – решить, что с ней делать.