Под тенью твоих чувств - Нетта Хайд

и памяти то, что стало причиной жесткой потери времени и нас.

И вроде бы мне удалось… но какой ценой.

*два часа назад*

– Можешь, – ровным голосом говорит он.

Я мечтала увидеть вспышки – огня, презрения, искры ненависти, чтобы успокоиться. Но ее нет. Вместо этого в его взгляде – тончайшая ниточка разочарования, как будто я не оправдала какую‑то мелкую надежду.

Я делаю глубокий вдох, чувствуя, как воздух в груди сгущается.

– Тогда я не думаю, что нам нужно что-то обсуждать, – произношу стабильно холодно, смотря с ноткой озорства, выкорчеванного из запаса лживых эмоций. – У тебя своя жизнь, у меня своя.

Он бросает на меня спокойный взгляд, позволяя губам исказиться в грустной усмешке:

– Нет, Скарлетт, пока ты работаешь на меня, твоя жизнь принадлежит мне.

Ты так близок к истине… Моя жизнь – холодная математическая сделка, измеряемая суммами, цифрами, процентами и сроками. И ты можешь дать мне то, что мне нужно.

– Тебе еще не надоело? – горечь поднимается в горле, выплевывая резкий ответ на грани с бессилием. – Что мне нужно еще сделать, чтобы ты понял, что я устала от тебя и твоего внимания? Я работаю на тебя потому, что мне нужны деньги, а не потому, что ловлю кайф от того, что ты рядом.

Он смотрит на меня, и его лицо меняет выражение не сразу. Это не гнев – скорее раздражение, упрямство, смешанное с чувством собственности. Я вижу, как пальцы сжимаются, как будто ему трудно удерживать себя в рамках.

– Иди в свой номер, – шипит он.

– Нет, я поеду домой.

– Иди в свой номер, Скарлетт, если не хочешь лишиться того, что заставляет тебя находиться со мной рядом, – снова этот шантаж, снова угроза, которая вынуждает меня слушать его и делать то, что он говорит.

*настоящее время*

Пальцами торопливо стираю соленые дорожки с щек, выдыхаю и перевожу взгляд на свою одежду.

Пора уходить, пока не поздно.

Натянув на тело брюки и рубашку, я выхожу из ванной комнаты. В голове уже четкий план того, как я проведу этот день, но этот план разбивается вдребезги, когда я чувствую неприятный запах сожженной кожи. Такой яркий, но такой отвратительный.

Мой взгляд быстро находит причину – огонь в полумраке комнаты. Тео.

– Что ты делаешь?! – вырывается из меня вопрос, горький и сжатый, с комом боли и растерянного ужаса в горле.

Тео сидит на диване. Пламя, исходящее от зажигалки, освещает его лицо. Он пьян. Слишком сильно пьян, что позволяет себе совершать идиотские поступки, о которых будет жалеть наутро.

Я делаю шаг к нему, хочу остановить его попытки сделать себе больно. Но он, не зная, делает этим больнее только мне. Он делает из своей ладони карту боли, чиркая зажигалкой снова и снова, выписывая на коже пузырящиеся узоры наказания. И для меня.

– Стой на месте, – командует он тихо, и пламя от его шепота на мгновение гаснет.

Он издевается? Нет, он не может знать…

Его глаза сфокусированы на пламени, не на мне. Он будто находится в трансе, будто не понимает, что то, что он делает, делать нельзя. Точно так же, как делала я сегодня. Точно так же, как он мне сказал об этом…

– Перестань, Тео… – отчаянно прошу его, используя мольбу как единственный способ привести его к здравости, – …пожалуйста.

Густой, мерзкий запах паленой кожи вонзается в ноздри, и с ним приходят воспоминания – взрывы флешбэков, где сначала мои ноги лишаются функционала, а затем парализует тело целиком.

Грудная клетка сжимается, в сердце вбивается острый, режущий, ржавый штырь, инфицируя каждый сосуд – и тогда дыхание замедляется, а кровь горчит на языке.

Ноющая боль растекается по коже, будто тысячи волдырей мгновенно образовались и тут же лопнули. Кажется, все, что я вижу и чувствую – огонь и жжение.

Я хочу отвернуться.

Закрыть глаза.

Выгнать из себя эту змееобразную дрожь страха, что ползет по внутренностям.

Благодарю полумрак за то, что он прячет мои слезы от него. За то, что я не вижу всей картины до мельчайших подробностей.

Собрав дыхание, выдыхаю и снова вдыхаю глубже, чтобы слова не срывались и не превратились в хрип. На выдохе каждое слово выходит отдельно, как брошенная привязка к реальности:

– Тео.

…задерживаю дыхание.

– Прекрати.

…неконтролируемо хриплю.

– Это.

…пытаюсь не задохнуться.

– Делать.

…умоляю его остановиться и держу щекотание от слез в переносице как можно дольше.

Он молчит – будто звук моего голоса для него пустой воздух, и все равно продолжает то, что медленно превращает меня в пепел.

Разве ему не больно? Разве он не чувствует эту боль в таком масштабе, как чувствую ее я?

Я пытаюсь заглянуть ему в глаза в поисках ответа, но там только ровная поверхность – зеркало, в котором отражается мое собственное истощение.

– Когда ты ушла, Скай, – говорит он тихо, будто выговаривает каждое слово через пленку. – Тогда я чувствовал то же, что чувствую сейчас.

Не говори, Тео, пожалуйста, не говори ничего этого.

– Меня как будто сжигали заживо, и никто не говорил, как потушить этот огонь.

Тео снова поджигает зажигалку, но уже не подносит ладонь – просто смотрит на пламя. Он держит лицо ровным – не кричит о боли, но я знаю, что он имеет в виду. Я знаю, что он чувствовал тогда.

– Тогда я долго искал смысл, логичное объяснение. Почему это случилось? Для чего? Какая была выгода во всем этом для тебя? Я держался за фантомы, за призраки того, чего не было. Я… любил тебя. И отказывался верить, что все было подделкой.

Слезы уже не стесняются пробиваться наружу; они текут горячими дорожками, оставляя соль на щеках.

– Убери зажигалку… пожалуйста, – прошу я, голос ломается на середине.

– Ты стала вежливой, Скай? Давно?

– Я прошу тебя, Тео, перестань! Хватит!

– Перестать? Скай, это ты меня просишь перестать? – спрашивает он повышенным тоном. Он поднимается с дивана, бросая на него средство моей частичной смерти. – Мне, черт возьми? А ты не хочешь прекратить, Скай?

– Что я должна прекратить?

– Быть такой идиоткой. Перестань делать вид, что ты холодная сука, и прояви свои настоящие эмоции, покажи, что ты хоть что-то чувствуешь.

С каждым произнесенным словом он подходит все ближе и ближе, пока не останавливается напротив меня.

– Я не чувствую ничего, – шепчу я регулярную ложь, которую сейчас он считывает.

– Если ты ничего не чувствуешь ко мне, мышь, – начинает он, потянувшись к моей щеке двумя пальцами, – то почему ты сейчас плачешь?