Замок - Владимир Моисеевич Гурвич

— Не сомневаюсь. Настя, что ты делаешь, неужели ты не видишь, что ему надо поститься, а не есть все подряд.

— Что я могу поделать, мальчик любит поесть, — ответила Анастасия Владимировна с любовью смотря на сына.

— А если бы мальчик любил убивать, ты бы носила ему оружие? Антон мне нужно с тобой кое о чем поговорить.

— Доем и поговорим.

Каманин сделал шаг к сыну, выхватил из его рук бутерброд и бросил в урну.

— Вижу, доел. Пойдем со мной, Антон.

— Куда?

— Куда я тебя поведу. Вставай.

Антон тяжело и неохотно встал.

— И куда мы пойдем? — спросил он.

— Просто иди за мной.

Каманин с сыном вернулись в замок, Каманин стал спускаться по железной лестнице вниз. Антон следовал за ним.

— Куда мы все же идем? — поинтересовался он.

— Спускаемся в подвал. Ты там еще не был?

— Нет.

— Тогда считай, что у тебя экскурсия.

Они спустились в подвал, Каманин зажег свет. Тусклый светильник осветил довольно тесное помещение, в которое выходила кованная дверь. Именно ее и открыл Каманин.

— Заходи, — пригласил он сына.

Антон вошел, следом за ним то же самое сделал и Каманин, прикрыв за собой тяжелую скрипучую дверь.

Небольшое помещение освещалось висящей под потолком тусклой лампочкой. Антон с удивлением осматривался вокруг себя.

— Что это такое? — спросил он.

— Это тюремная камера, — пояснил Каманин. — Сюда сажали заключенных. Вот посмотри, видишь эти прибитые крюки к стене. К ним привязывали один конец железной цепи, а другой сковывали ногу узника. Так он тут и сидел. Я читал исследования об этом замке, некоторые узники пребывали в таком состоянии по многу лет.

— Это, конечно, интересно, только зачем ты меня сюда привел?

— Поговорить, для чего же еще. Мне показалось, что этот антураж очень подходит для нашего разговора.

Антон подозрительно посмотрел на отца.

— И что же это за разговор, если к нему подходит такой антураж?

— Скажи, Антон, ты не испытываешь чувства вины за попытку Нежельского покончить собой?

— Ах вот ты о чем? И в чем же, по-твоему, моя вина?

— Я еще должен тебе объяснить. Ты воспользовался его слабостью и заставил совершать гнусные поступки. Таких, как ты, можно назвать ловцами слабостей людей. Вы пользуетесь тем, что многие падки на разные подачки и заставляете их совершать всякие мерзости. Это нисколько их не оправдывает, но их податливость не оправдывает тебя и твоих подельников. Вы превращаете до этого момента честных людей в омерзительных тварей. И вам глубоко плевать на то, что те, кто сохранил в душе остатки порядочности, затем испытывают ужасные моральные мучения. И Ваня яркая тому иллюстрация. А ведь он был тебе почти как второй отец, посвящал тебя много времени и сил. Но ты его не пожалел, сделал орудием своих преступлений.

— Ты все сказал отец?

— Не все, но готов выслушать тебя.

— Ты обвиняешь меня в том, что я едва не погубил дядю Ваню. На самом деле, я его спас. Он жил пусть не в нищете, но в самой настоящей бедности. А благодаря мне стал вполне обеспеченным человеком. И не только он, но и вся его семья. Он мне должен сказать большое спасибо.

— Покупка людей — хуже убийства. Вы оставляете целыми тела, но уничтожаете душу. А она самое главное и ценное в человеке. Я бы сказал, что человек и есть душа. Но ради собственного обогащения и сохранения власти вы спокойно идете на это. Говоришь, что Ваня должен быть тебе благодарен. Сегодня он доказал свою благодарность. Да, он превратился в вполне обеспеченного человека, вот только жизнь у него стала невыносимой. И ты этому посодействовал в полной мере. Вы там все готовы окончательно превратить все население страны в покорное стадо, лишь бы оно не мешало вашим гнусным делишкам. Я всегда был уверен, что духовный геноцид намного страшнее физического. И наказание за него должно быть еще суровей. Человек податливое создание, его легко развратить. Но это совсем не означает, что так и следует поступать. Наоборот, именно по этой причине власть так делать не должна. Нужно выращивать в людях хорошее, а не усиливать все самое плохое и отвратительное. И если правящий режим на этом и специализируется, он должен быть заклеймен, как преступный. А те, кто защищают его, являются преступниками. И их следует судить.

Не дожидаясь ответа сына, Каманин внезапно вышел из камеры, закрыл дверь на затвор, затем открыл небольшой окошечко.

— Посиди, Антон, и подумай о том, что ты делаешь, как живешь. Иначе этого не случится никогда. В углу есть ведро для естественных отправлений. А обед тебе принесут, хотя тебе лучше его пропустить.

Не дожидаясь реакции ошеломленного Антона, Каманин закрыл окошко и направился к лестнице.

69

Обед накрыли на террасе. Все сильно проголодались, а потому энергично ели, и две польские официантки едва успевали подавать новые блюда. Анастасия Владимировна, которая кушала с немалым аппетитом, вдруг отодвинула от себя тарелку и стала неотрывно наблюдать за входной дверью. Но кроме обслуживающего персонала никто через нее больше не входил.

— Никто не знает, где Антон? — громко спросила она.

Все, как по команде, прекратили есть и посмотрели на пустовавший стул Антона.

— Я его видела примерно часа два назад, но больше не встречала, — ответила Эмма Витольдовна. — . Возможно, он у себя в номере.

— Он не мог оставаться в номере, зная, что начался обед, — возразила Анастасия Владимировна. — Уж не случилось ли что-нибудь с ним? — с большой тревогой произнесла она. — Сейчас я ему позвоню.

Анастасия Владимировна трусящими от волнения руками стала рыться в сумочке в поисках телефона. Но все никак не могла его найти.

— Настя не ищи телефон, это бесполезно, сказал Каманин. — Я проверял, туда сигнал не доходит.

Анастасия Владимировна прервала свое занятие и удивленно уставилась на Каманин а.

— О чем это ты? Где Антон? Говори немедленно.