Норма Бейшир - Время легенд

Для многих из них не было дороги назад.

За участие во французском Сопротивлении Линду вручили крест «За выдающиеся боевые заслуги». В тот день он впервые осознал, как много людей — состоятельных, влиятельных людей — готовы были жизнь положить за свою страну. Там были и отпрыски известных фамилий, вроде Квентина Рузвельта, внука самого Тедди, служившего особым представителем у Чан Кайши; звезды кино вроде Стерлинга Хейдена — как и Джон Гамильтон, он переправлял оружие югославским партизанам; были люди самых необычных профессий и свойств, вроде голливудского карлика Рене Дюссака по прозвищу Человек-муха, который сражался во французском Сопротивлении.

— Похоже, я в отличной компании, — тихонько шепнул Линд подошедшему к нему Гарри Уорнеру.

— Ты был одним из самых ценных наших агентов во Франции, — взглянул на него Уорнер. — Возможно, самым ценным.

— Н-да, — усмехнулся Линд, — думаю у СУ было немного таких безумцев, как я, которые выкидывали подобные фортели.

Уорнер умехнулся в ответ:

— Клянусь, ты заставлял меня подпрыгивать на стуле так часто, что я мозоль натер на заднице. В штаб-квартире СУ в Лондоне поговаривали, что по Единорогу плачет смирительная рубашка. Сколько раз мы волновались, что будет, если тебя схватят!

— Почему? — удивленно взглянул на него Линд.

— Было чертовски трудно догадаться, что ты замышляешь, какие идеи зреют в твоей голове, что ты совершишь в следующий раз. Для всех нас было загадкой, как ты ухитряешься каждый раз выпутываться. — Уорнер помолчал. — Ты нужен правительству, Джим.

— Зачем? — спросил Линд. — Война окончилась. Здесь, в Вашингтоне, не очень-то большой спрос на шпионов.

— СУ, видимо, будет восстановлено. А если так, ты должен вернуться в команду.

Морщины глубокими бороздами прорезали лоб Линда.

— Почему же…

— Есть сведения, что русские работают над созданием собственной атомной бомбы, — понизив голос, пояснил Уорнер. — Нам нужно знать их планы.

Линд вытаращил на него глаза.

— И вы хотите заслать агентов в Россию? — ошарашенно спросил он. — И при этом считаете сумасшедшим меня!

— Уже если кто и способен проникнуть в Россию и добыть необходимую информацию, так это ты, Джим, — подтвердил Уорнер. — Многие ли могли вырядиться в форму гестапо и отправиться прямехонько в его штаб? Если тебе удавалось одурачивать немцев, готов биться об заклад, что ты проделаешь то же самое и с русскими.

— Ты готов биться об заклад, ставя на мою жизнь, точно? — рассмеялся Линд. — А знаешь что, Гарри? Я недооценил тебя — нервы у тебя куда крепче, чем я думал.

— Признайся, Джим, — настаивал Уорнер, — ведь ты ничего так не хочешь, как снова оказаться в деле — в России или нет, безразлично.

Линд немного поколебался:

— Вот тут ты меня поймал. Я начинаю убеждаться, что клерка из меня не выйдет.

— Тогда мы записываем тебя?

— Что ж, записывай. Только скажи-ка мне одну вещь — что мне делать, пока дядюшка Сэм не решит, где и когда Единорог должен возобновить свою работу?

Уорнер с минуту подумал.

— Как ты полагаешь, временная работа в какой-нибудь конторе устроит тебя? — наконец спросил он. — Сотрудники прежнего управления анализа и исследований сейчас разместились в старых зданиях, где когда-то были лаборатории Национального института здравоохранения. Я, конечно, понимаю, это не совсем то, что нужно, но они могли бы помочь…

— Ты прав — это не совсем то, — кивнул Линд. — Но делать я могу все, что потребуется. Главное, чтобы это ни в коем случае не стало постоянным моим занятием, ладно?

Уорнер усмехнулся.

— Этого ты можешь не бояться, — успокоительно сказал он. — Я уже сказал тебе: ты очень нужен нам.

В последующие два года Стратегическое Управление сменилось вновь созданным Национальным разведывательным управлением, а затем Центральной разведывательной группой. Пока появлялись и исчезали эти организации, Линд оставался в Вашингтоне в тисках ненавистной службы, злясь на Уорнера, который словно забыл о своих обещаниях. Возложенная на него работа была хуже всего, что он мог себе представить, вернувшись в Штаты. Он не только не мог использовать то, чему его учили в разведшколе, — он не мог применить и знаний, полученных в колледже, где его готовили к карьере предпринимателя.

Вопрос был только в одном: что он ненавидит больше — торчать каждый Божий день в конторе или перебирать злосчастные бумажки? Боже, как он ненавидел канцелярскую работу! При этом в Управлении никто и не догадывался о его терзаниях, в служебных делах он вполне преуспевал, но еще больше преуспевал он в искусстве скрывать свои подлинные чувства и мысли. «После трех лет войны на боевом участке — уж этому-то я должен был научиться», — думал он в ожесточении.

Но сколько еще ему ждать, пока Уорнер не извлечет его отсюда, хотел бы он знать.

В 1947 году, озабоченные нарастанием «холодной войны» и усилением враждебности между Соединенными Штатами и Советским Союзом, чиновники административного аппарата задумались о возможности нового Перл-Харбора. В этом году конгресс принял Закон о национальной безопасности, которым создавалось новое ведомство — Центральное Разведывательное Управление, в чьи задачи входил сбор и анализ разведывательной информации. Новому ведомству разрешалось вмешиваться во внутренние дела иностранных государств, если это признавалось необходимым, но в то же время ему дали ясно понять, что заниматься подобной деятельностью в самих Соединенных Штатах они не имеют права.

«Похоже, что они не доверяют собственным сотрудникам», — подумал изумленный Линд.

Одной из первых акций ЦРУ была поддержка партизан в Восточной Европе, пытавшихся сдернуть Железный занавес. Линд влился в ряды партизан и занимался почти тем же, чем во времена французского Сопротивления. Через агентов ЦРУ партизаны получали оружие и финансовую помощь. Линд разрывался между Западной Германией и Италией, где ЦРУ начало выделять средства Христианско-демократической партии, стремясь обеспечить ей победу над коммунистами на выборах 1948 года. Тогда ему казалось, что правительство США готово пойти на все, лишь бы не допустить распространения в мире коммунизма.

Разъезжая по всей Европе, Линд приобрел новые привычки: полюбил дорогие вина, отменную еду и экзотических женщин, пусть и не всегда в таком порядке. Он обнаружил, что гораздо проще иметь дело с женщиной, которую он, скорее всего, никогда больше не увидит, которая уйдет от него без сожаления, чем с той, которая ожидает от него больше, чем он хочет — или может — дать. Ни с одной женщиной у Линда никогда не завязывалось продолжительного романа. Поскольку особых склонностей к анализу своих чувств — или их отсутствию — у него не было, он частенько подозревал, что эта его особенность связана с тем, что он вообще не знал женского, материнского тепла. Даже в детстве он рос без матери, без сестры, воспоминания о которых могли бы смягчить увлечения молодости. И когда он возмужал, он воспринимал женщин лишь как нечто, приносящее наслаждение, и вряд ли большее.