Анна Малышева - Сплошной разврат

Саша сначала страшно смутилась оттого, что Трошкин перепоручает кому ни попадя столь личные, почти интимные слова, а потом разозлилась, тем более что Марина смотрела на нее ехидно и выжидательно, хотя и прикидывалась овцой.

— И все? — спросила Саша с самым невинным видом.

— Что все? — не поняла Марина.

— Больше он ни о чем вас не просил?

— Что вы имеете в виду? — насторожилась секретарша.

— Ну, он не просил вас посмотреть на меня с вожделением? Или поцеловать?

Марина, совершенно не готовая к такому отпору, молчала.

— Жаль, — грустно сказала Саша. — Но за розочки спасибо. Передайте Александру Дмитриевичу, что я очень тронута.

Она взяла розы и убежала в отдел креатива, поклявшись себе не заходить сегодня к президенту фонда. Как только она скрылась за дверью приемной, Трошкин выглянул из кабинета и вопросительно посмотрел на Марину:

— Ну как?

— По-моему, она обиделась, — сказала Марина.

Через час Трошкин зашел к креативщикам, забрал Сашу и повез ее на ленч в ресторан «Прага». Он был мил, весел, говорлив и доволен собой.

— Работать надо, Сашенька, у меня сейчас очень важный, можно сказать, переломный момент в жизни. Но как? Скажите — как, если все мысли только о вас о ненаглядной.

— И вы говорите все это прямо мне? — изумилась Саша. — Минуя вашего секретаря?

— Вы правы, — вздохнул Трошкин. — Я допустил непростительную бестактность и полностью принимаю ваш упрек. Простите. Но я действительно все время думаю только о вас и не могу скрыть своих мыслей ни от кого…

— Ужас. — Саша сделала большие глаза. — Я вам мешаю, Александр Дмитриевич. Значит, необходимо решительно убрать меня из вашего окружения. Да, думаю так будет правильнее.

— Ни в коем случае! — Трошкин строго погрозил ей пальцем. — В том-то и проблема, что если вас, как вы выразились, убрать, то я вообще не смогу работать.

— Что же делать? — взволнованно спросила Саша.

— Не знаю. Но опыт, сын ошибок трудных, подсказывает мне, что вместе мы справимся.

— Вместе? — Саша посмотрела на Трошкина строго, показывая, что о «вместе» говорить, как минимум, рановато.

— Вместе. Вы ведь мне поможете? — улыбнулся Трошкин. — А то я пропаду.

— Не пугайте меня, — отмахнулась Саша. — Когда вы так говорите, мне начинает казаться, что речь идет о чем-то неприличном.

— Неприличном? — Трошкин удивился. — Как это?

— Вы не знаете, что такое — приличия, а что — нет? — в свою очередь удивилась Саша.

— Не знаю, — признался Трошкин. — Уж извините. И расскажите, мне страшно интересно.

— Неприлично чавкать на званом обеде, — сказала Саша. — И сморкаться в занавеску. А еще — напиваться, как свинья, и падать лицом в салат.

— Ах это… — разочарованно протянул Трошкин. — Нет, не волнуйтесь, Сашенька, ничего такого я вам не собирался предлагать. И в мыслях не было.

— В перечень неприличностей можно внести еще кое-что… — пробормотала Саша.

— Не надо, зачем же, — отказался Трошкин. — Я все понял.

— Кстати, Александр Дмитриевич, — встрепенулась Саша, — а что собой представляет ваш друг Вадим Сергеевич Иратов?

Трошкин посмотрел на Сашу внимательно, слишком внимательно, как ей показалось, и пожал плечами.

— Вы не знаете? — удивилась Саша.

— Друг — слишком сильно сказано. Мы были компаньонами, у нас были общие дела. Он умен, энергичен, ловок. Что вы хотите услышать?

— А теперь у вас нет общих дел?

— Теперь — нет, — жестко сказал Трошкин.

— Почему? Вы поссорились? Он вас подвел? Или…

— Или. — Трошкин дал понять, что не расположен беседовать на предложенную тему. Но Саша не намерена была идти на поводу у капризного собеседника.

— Ладно, не хотите рассказывать — не надо, — обиженно сказала она. — Договоримся так: я к вам не лезу, но и вы меня ни о чем не спрашивайте.

— Нечестный приемчик, — улыбнулся Трошкин. — Ниже пояса.

— Ну и что? — Саша дернула плечом.

— Сдаюсь. — Трошкин поднял ладони кверху. — Но сначала объясните мне, почему вас интересует Иратов.

— Здрасьте! Я — политический журналист, а он — будущий губернатор.

— И все?

— А разве этого мало?

— Мы не поссорились, а как бы правильнее сказать? Разошлись во взглядах. Так бывает. — Трошкин погрузился в тяжкие раздумья. Его лицо доходчиво демонстрировало, что мысли об Иратове для него мучительны; что он гонит их от себя, а они, жестокие, его преследуют, и он страдает. Трошкину не терпелось немедленно сообщить Саше нужную информацию и, главное, правильную ее интерпретацию, но он понимал, что торопиться нельзя. Для того чтобы информация «легла в лузу», то есть была воспринята, ее следует попридержать. Не навязывайте собеседнику фактов, не предлагайте их сами, а заставьте его тянуть из вас эти факты клещами, заставьте просить и клянчить, и все у вас получится.

— Странный вы человек, — вдруг сказала Саша. — Вас не поймешь. Как переменная облачность.

— Да? Звучит красиво. Как изысканный комплимент, — кокетливо сказал Трошкин.

— Это не комплимент, а совсем наоборот. Хуже переменной облачности только стихийные бедствия. Потому что всегда попадаешь не в масть. Подул холодный ветер, солнце пропало — бежишь потеплее одеваться. Только оделась — появляется солнце, становится жарко, опять надо переодеваться.

— Вы хотите сказать, что…

— Вот именно. — Саша не скрывала осуждения. — Вы то скрытничаете, то откровенничаете, то распахиваете объятия, то уходите в глухую оборону.

— Готов распахнуть объятия, но только с тем условием, что вы не откажетесь в них упасть. Идет?

— С условием? Нет, не идет. В том, чтобы упасть, никакого трюка нет. Удержаться от падения — вот задача, — сказала Саша. — Обойдусь без вашей информации.

— Ладно, — сдался Трошкин. — Клянусь говорить правду, и только правду. Спрашивайте.

— О господи, я не об этом, что вы как на допросе. Я о стиле.

Трошкин усмехнулся:

— То есть вопросов больше нет?

Саша засмеялась:

— Глупо было бы не воспользоваться, правда? Журналистский зуд — разрешают задать вопрос, значит, надо срочно спрашивать. Расскажите мне о Светлане Григорчук.

Трошкин вздохнул с облегчением — наконец-то. Сама попросила.

— Раз вы спрашиваете меня, значит, вам уже рассказали о наших с ней отношениях. Впрочем, секрета я из этого не делаю, что было — то было. Света — сложный человек. И довольно несчастный. Не потому, что ее жизнь так рано и нелепо оборвалась, а потому, что она все время гналась за лучшей участью, тратила на эту дурацкую гонку все силы и потому радоваться жизни не умела. Казалось бы — молодая, красивая, одаренная женщина, есть все данные для счастья… Или если не для счастья — никто же не знает, что это такое, — то для удовольствия. Нет, она откладывала все на потом.