Элис Хоффман - Черепашья луна

К счастью, все во Флориде были, как ей казалось, приезжими. Никто не расспрашивал о ее прошлом, хотя некоторые соседки по дому и приставали со своими советами. Всегда, прежде чем назначить свидание, наставляли они, спрашивай у мужчины, нет ли у него криминального прошлого. Никогда не ругай своего бывшего в присутствии ребенка, даже если еще на него злишься, лучше уж вообще не вспоминай. Когда соседки, болтая между собой, делились опытом, как управляться с детьми, Бетани только делала вид, что слушала. Ее дочь, которой исполнилось уже четырнадцать месяцев, была такая милая и очаровательная, будто кормили ее чистым сахаром, а не гомогенизированным молоком и яблочным пюре. Каким образом у девочки, присутствовавшей при их сценах, когда они отчаянно пытались сохранить брак, оказался такой чудесный характер? Как она так быстро научилась откликаться на новое имя, поняла, что от чужих нужно отворачиваться, а в прачечной тихо сидеть на коленях у мамы? Всякий раз, глядя на дочь, Бетани думала, что поступила правильно. Проблема у них была одна — обе не спали по ночам, они словно становились прежними с наступлением темноты. Вечером Бетани обычно делала свои домашние дела, а потом ехала в Хартфорд-Бич за детским питанием, потому что супермаркет там был открыт двадцать четыре часа. Именно там ей однажды и показалось, что за ней следят. Она подхватила тележку и быстренько двинулась к кассам, оглядев ряды между полками цепким взглядом. Если бы она заметила хотя бы тень, она подхватила бы ребенка и, бросив тележку, дала бы деру, но в рядах не было никого подозрительного, только несколько обычных ночных покупателей, и потому она переложила покупки на ленту, а Рейчел тем временем играла с пакетом слив.

Когда Бетани выкатила тележку, на парковке было почти пусто. Ночь стояла звездная и жаркая. Рейчел на своем сиденье в тележке играла с ней в прятки, прикрывая ладошками глаза. Разговаривала она еще плохо, но Бетани отлично ее понимала.

— Я тебя вижу, — сказала она, смеясь.

И тут вдруг снова ее охватило то же чувство. Она оглянулась. Никого рядом не было, но на этот раз она точно знала, что не ошиблась. Она подкатила тележку к машине, отперла дверцы и усадила Рейчел в детское кресло. Дышать стало трудно, уши горели. Она открыла багажник и бросила туда пакеты. Ощущение, будто ее накрыла какая-то тень, не исчезало. Она быстро шмыгнула за руль и заперла все дверцы.

— Уа-уа, — заплакала Рейчел, требуя, чтобы ей немедленно дали рогалик из мороженого теста.

— Получишь дома, — сказала ей Бетани.

Руки у нее тряслись, когда она сдавала назад, выезжая со стоянки. Это было глупо — бояться парковки, куда она приезжала много раз. Она двинулась к выезду и притормозила позади легкового пикапа, поджидавшего, когда сменится красный. За рулем сидел человек на вид лет семидесяти пяти или восьмидесяти. В зеркальце заднего вида Бетани посмотрела на дочь. Рейчел все еще всхлипывала в надежде выпросить рогалик.

— Ку-ку, — пропела Бетани и тут увидела, как с парковки следом за ней выруливает автомобиль с выключенными фарами.

По спине ледяной струйкой пополз холодок. Свет был все еще красный, старик в пикапе, где у заднего ветрового стекла горой лежали пакеты, покачивал головой. Бетани бросило в жар, блузка сразу прилипла от пота.

Ей было не видно лица того, кто сидит в машине, не видно было даже, какая это машина, но она решила бежать. Она резко вывернула руль и до упора нажала на газ, так что «форд», подпрыгнув, перескочил тротуар и вылетел на дорогу. В багажнике дюжина яиц превратилась в яичницу. Рейчел заплакала.

— Не плачь, — попросила Бетани. — Пожалуйста, не плачь.

Машина мчалась в центр Хартфорд-Бич. Она услышала, как на парковке от трения зашипели об асфальт шины, но ее теперь было не догнать. Она гнала несколько часов кряду — сначала до Майами, а потом вернулась обратно в Верити. Дочь ее спала, пристегнутая в детском креслице, и только на рассвете, когда Бетани остановила машину на своем обычном месте возле дома и достала Рейчел, она с облегчением вздохнула. Девочка была в безопасности, а больше ее ничего не волновало. О чем она в тот момент не подумала (даже не пришло в голову), так это о том, что засекли ее вовсе не в супермаркете в Хартфорд-Бич. За ней просто следили от самого дома. И всю ночь, пока она гоняла туда-сюда по автострадам, человек, которого наняли, чтобы ее разыскать, ждал ее на парковке возле дома номер 27 по Лонгбоут-стрит, и заплатили ему за это так хорошо, что ждать он готов был сколько угодно. По крайней мере, до позднего вечера.

Когда в парикмахерской под названием «Стрижки-завивки» срезали позеленевшие кончики обесцвеченных волос и привели прическу в порядок, Люси Роузен стала выглядеть лет на восемнадцать. Разумеется, если смотреть издалека и при правильном освещении — например, поздно вечером после заката, когда начинает темнеть. Фигурка у Люси до сих пор такая, что джинсы, купленные до рождения Кейта, ей все еще впору, и в винном магазине на обзорной площадке у нее дважды спрашивали удостоверение личности, хотя она далеко не девочка, о чем ей недавно напомнило приглашение на встречу выпускников по случаю двадцатилетия выпуска, которое ей переслал ее бывший муж Эван. Приглашение стоит у нее на ночном столике между пачкой бумажных носовых платков и кремом для рук. Теперь, когда Люси ложится в постель, она видит уголок открытки с ответом на это приглашение, которую она так и не отправила, и испытывает неловкость оттого, что за двадцать лет все должно было утрястись и расставиться по местам, а у нее жизнь будто бы толком и не начиналась.

Люси не раз приходилось начинать все сначала. В детстве она была такой серьезной и самостоятельной, что все мамаши из их дома наперебой умоляли ее посидеть с их чадами; они задабривали ее картофельными чипсами и платили за час на пятьдесят центов больше, чем другим. Ее родители были совершенно не от мира сего, их ничего не интересовало, кроме друг друга и музыки, и они редко обращали внимание на Люси, даже если она приносила пятерку из школы или пылесосила ковер в гостиной. Ее отец, которого звали Скаут, играл на пианино на всех свадьбах и бар-мицва, аккомпанируя матери, которую звали Пола и которая раньше пела в группе у Вика Деймона. Работали они в основном по ночам и возвращались под утро, так что никто не мешал Люси засиживаться допоздна — грызть чипсы и читать комиксы или любовные романы. Так же, как никто не помешал бы ей курить или же перепробовать все содержимое домашнего бара. А она делала уроки и оставляла родителям сэндвичи на столе и кастрюльку с вермишелевым супом в духовке, а те, хотя и говорили, что ее ужины спасают их от голодной смерти, когда они возвращаются домой под утро, почти никогда не притрагивались к оставленной дочерью еде.