Школа. Никому не говори. Том 2 - Руфия Липа

контраст в Любином внешнем виде оценила Бортник. Мама раньше забрасывала её дорогими подарками, а к седьмому классу перестала – с зарплатой на ж/д начались перебои. Прежнее нейтрально-положительное отношение к тихоне поменялось на ехидно-насмешливое. Валентина Борисовна позабыла, как девочку зовут, и начала задевать её физический недостаток. На родительских собраниях Григорьевна стала получать от классрука только обидные комментарии и неуважительное отношение.

«А могла бы учиться вместе с Сэро и Имиром – при поступлении меня зачислили-то в «Д» класс! Если б мама не считала «Д» отбросом и не засунула меня в элитный «А», отстегнув завучам на лапы, то, может быть, всё сложилось иначе! Куча друзей, никто бы не гнобил, и я б знать не знала Степанченко и Илютину. Классруком был бы физрук, а не Бортник! Хотя… Господни пути неисповедимы. Всё относительно. И ничего не изменишь!»

Тихоня отхлебнула чаю и, вспомнив, как в школе стало известно об её изъяне, поморщилась. Григорьевна, знакомясь с педагогами, спрашивала, не отразится ли дефект дочери на успеваемости и обучаемости. «Кабы она молчала, никто б и не заметил! Наверное. Мама, думаю, хотела, как лучше. Чтоб меня жалели, не трогали, относились мягче и не обижали. Только получилось наоборот. Бортник – редкая грымза!»

Вопрос Любиной кривошеи поднимался на Солнечном № 27 довольно часто. Александра хоть напрямую и не говорила, но откровенно переживала, что девочка держит голову чуть вбок, перекладывая ответственность за внешность дочери на роддом. Женщина рожала три раза, и все оказались сущим адом. Старшего брата она породила в одиночестве – врач опоздал, а акушерка была мертвецки пьяна. Если бы дежурный случайно не зашёл, Шурик бы задохнулся, так и не родившись. Мать сильно себя порвала и восстанавливалась долго и болезненно. Среднюю сестру в роддоме уронили прямо на её глазах.

Решившись забеременеть в сорок два года, кассир не вылазила из сохранения. Кто-то предрекал, что родится урод, другие считали желание стать матерью на пятом десятке откровенной глупостью. Отговаривали врачи, родственники, знакомые. В итоге родился не кусок мяса, как обещал каждый неравнодушный, а Люба, державшая голову чуть вправо.

Старшая Поспелова неидеальной дочери стыдилась. Она подходила к детсадовским и школьным фотографам и при всём честном народе просила ставить ребёнка боком, чтобы скрыть асимметрию. В домашней обстановке юная Люба получала от заботливой и тревожной матери добрые советы, в которых она выдавала желание оградить дитя от осознания своего несовершенства: «Не смотрись с одноклассницами в одно зеркало! Держись от красивых девочек подальше! Не стой с ними рядом никогда, будешь выглядеть проигрышно! Всегда носи верх с высоким воротом – нельзя открывать шею. Она у тебя не такая, как у людей! Короткие стрижки запрещены – кривая шея станет видна курам на смех! Недостатки прячут, а не светят ими, будто фонарём в ночи. Особенно перед мальчиками и их мамами».

Советы дочка впитывала как губка. И запомнила назубок: симпатичным девочкам она априори проигрывает, а красивых, лучших, даже просто обычных женихов ей не видать никогда. Это больно ранило Любу, потому что она мечтала любить и быть любимой, как в сказке. Поспелова усвоила, что в женском мире её собственное счастье стоит где-то в самом конце общей очереди. И насмешливый Ибрагимов, пошутив над её внешним видом, сам того не ведая лишний раз доказал тихоне, что надеяться в этой жизни ей не на что.

– Ну и ладно! Переживу! – вслух сказала школьница для успокоения и гордо улыбнулась. – Нечего сопли жевать!

«Наконец я не одна. У меня есть Денис, Паша и братья. В субботу иду на заброшенный завод с целой компанией, а в прошлую тусила на Сашкиной днюхе! Классно! Стыдно жаловаться на детство, когда есть друг, который хлебнул гавна в сотни раз больше! И вдобавок Дениса и близнецов обходит третьей дорогой Степанченко».

Поспелова аккуратно наблюдала за Тимофеем. Шатен бывшую грушу для битья успешно игнорировал, а видя, что она глазеет, отворачивался. «Денис прав. Всё изменилось! Но рано делать выводы. Время покажет. Точно ли я в безопасности? Или лучше держаться тише воды ниже травы? Разболтает ли Кабан о том, что видел? По логике, если боится, то не должен. Если дойдёт до мамы, то света белого больше не увижу. Надо придумать отмазку! Сразу несколько! А там как дело пойдёт». Люба с отвращением поняла, что Тимона искренне, люто ненавидит.

«У Камиллы тоже сегодня день испорчен, – злорадно улыбнулась тихоня. – Каково услышать, что ты на побегушках? Хотя всё относительно. И Близнюк может быть не права. Ха! А я всю компанию знаю и с Имиром общаюсь! Если Виноградова проведает – удавится!»

Школьница представила очумелое лицо брюнетки. Она хоть и проглотила жгучую обиду на некрасивый поступок Виноградовой трёхлетней давности, но ничего не забыла. А едва интересы бывших приятельниц заочно пересеклись, Люба поняла, что жаждет расправы.

«Ненавижу гадину! С тебя причитается, стерва! В сентябре всё изменилось для нас обеих. И к Сэро у нас разные пути. Разное положение в его жизни и в его круге, разные роли. Тебя он целует, на дискотеках обнимает. Со мной болтает, иногда высмеивает и грубит. Зато мне с горем пополам дошло, что сначала надо думать, а потом говорить. А честность не всегда к месту. Пора включать мозги, Любовь Васильевна!»

Тихоне было ещё далеко до хватки Сэро, дальновидности Имира, проницательности Оглы Ильи, но факт оставался фактом – от общения с Ибрагимовыми и их тусовкой Люба, сама того не ожидав, повзрослела.

***

Старшеклассники договорились встретиться возле здания маслосырзавода, что находился в четырёх кварталах от школы № 7. Стрелка была замётана на два часа субботнего дня, а не на утро, как изначально хотел Сэро: парням нужно было помочь матери на рынке, а затем убрать палатки и товар. Остальные ребята должны были ждать троицу на перекрёстке у старого кладбища, соседствовавшего со стенами школы № 4.

Близнецы опаздывали. Люба нервничала. Субботний денёк сиял чистым лазурным небом, ясным солнышком и неплохо так припекал. «И это декабрь! Не зима – одно название. Новый Год через неделю, а погода мартовская!» – недовольно морщилась она.

Вдалеке, у начала квартала, замаячили две стройные черноволосые фигуры. Школьница облегчённо выдохнула.

– Извини, что заставили ждать! – промолвил Имир, едва братья подошли. – Думали, управимся быстро, но не рассчитали время. Пока собрали товар, отвезли, разгрузились… Слава Богу, что не разминулись. У кладбища ребята за задержку нас гладить по голове не будут.

Школьница на прощанье оглядела здание маслосырзавода: окна заколочены, тихо внутри и во дворе, на высоких глухих воротах –