Никого не жаль - Марина Крамер

– Я не знаю, кому из вас верить, – призналась Настя после паузы.

– Мне все равно. Теперь моя очередь задавать вопросы. И главный из них – какого черта твой муж полгода молчит о том, что здесь произошло?

Настя открыла рот и стала похожа на выкинутую из воды рыбу – движения губ есть, а звук не идет. Ее спас повернувшийся в дверях ключ, и я успела только сказать:

– Не говори, что я тут, посмотрим, как отреагирует.

Настя согласно кивнула и кинулась в прихожую, чтобы убрать мои кроссовки, но я‑то отлично помнила, что Захар ни за что не заметит ничего постороннего, так уж он устроен – не обращает внимания на мелочи.

– Ты поздно, – услышала я. – Все в порядке?

– Да, все хорошо. Замотался, прости, не позвонил, что задержусь. Встречался с журналистом, днем совершенно времени не было.

– А по поводу?

– Жители района не хотят парковку на месте детской площадки, бунт назревает, вот об этом и говорили. А чем у нас так вкусно пахнет?

– Семгой. Мой руки, стол накрыт уже.

Она встала так, чтобы Захар, заходя в ванную, не смог увидеть меня, и Лавров, протискиваясь в проем, учуял запах коньяка:

– Ого… а ты чего это?

– А что? Не имею права?

– Пить в одиночестве? Настюша, это нехороший признак.

– Все, мой руки, признак! – Она шутливо запихнула его в ванную и закрыла дверь, привалившись к ней спиной.

Я снова закурила, пытаясь предугадать реакцию Захара на мое появление в их квартире. На его месте, чувствуя за собой вину, я бы не особенно обрадовалась, но это же Лавров, его не просчитаешь…

Его лицо, когда он вошел в кухню, выразило крайнюю степень удивления, он ухватился за дверные косяки и уставился на меня, как на привидение.

– Ну, что замер, хозяин? Проходи, присаживайся, коньяк ждет, – выпустив дым колечком, пригласила я под сдавленное хихиканье Насти, привалившейся боком к раковине.

– И с чего вдруг? – спросил Захар, не двигаясь с места.

– А что – нельзя? Я свободная женщина, к тому же гражданка совершенно другого государства… Может, мне ваша культура интересна, а?

– Все, Казакова, хватит! – отрезал вдруг Захар, оттолкнувшись от косяков и шагая ко мне. – Прекрати эту комедию ломать, я отлично знаю, зачем ты примчалась.

– Ну, а раз знаешь, зачем спрашивал?

Он выдернул меня за руку из-за стола, обнял, как всегда бывало раньше, и пробормотал:

– Не привыкну никак к твоему лицу.

– Не ты первый.

Захар чуть отстранил меня, не отпуская рук, требовательно заглянул в глаза:

– Стаська… скажи честно – ведь соврала мне?

– Ты хоть раз ловил меня на вранье?

– При чем тут…

– При том! Какой мне смысл врать? Зачем? Я действительно ничего не отсылала Тимофею, минуя тебя! Всю почту проверила за год, ничего там нет – ни в отправленных, ни в корзине.

– Мистика… – пробормотал Захар, отпустив мои руки. – Давайте ужинать, девочки, а то уже поздно.

– Да уже ночь, – фыркнула молчавшая до сих пор Настя. – Как с вами похудеешь? Все время приходится жрать не в то время!

Мы еще немного выпили, поели, хотя я с трудом смогла запихнуть в себя половину порции, и Настя поставила чайник, а мы с Захаром закурили.

– Как вообще дела? – спросила я, заметив на его лице усталость.

– Да как… работы много, пришлось забросить все, что не связано… начал было книгу новую, так времени совсем нет, лежит в набросках.

– Ничего, отпуск будет – допишешь. Вы же, депутаты, летом отдыхаете, как пионеры? Вот поедете куда-нибудь к морю, ты там под зонтиком на шезлонге и допишешь, пока Настя будет в воде сидеть.

Захар только рукой махнул, давая понять, что эта тема его интересует меньше всего и думать об этом он не хочет.

– Давай лучше о наших общих делах поговорим, – стряхивая пепел, предложил он.

– Осознал свою вину?

– Вину? Ты шутишь? Мы из Москвы еле ноги унесли, представить себе не можешь, что я пережил, когда газету с сообщением о смерти Тимофея увидел! Мы же с ним расстались накануне, на кладбище…

– Символично, – усмехнулась я.

– Еще более символично то, что я ему на прощание сказал – мол, не хочу в следующий раз встретиться на твоих похоронах, – невесело откликнулся он. – Как в воду глядел… Хорошо, что уже билеты взяли. Не представляешь, в какой панике в аэропорт ехали!

– Да отчего же… отлично представляю, – усмехнулась я в ответ. – Сама так ехала. Я, кстати, после разговора с тобой много думала. И пришла к выводу, что ты совершенно прав – дело в книгах. Но не только в злосчастной «Охоте». Ты ведь сказал, что кошмары у этой Люси – или как там ее – начались задолго до выхода последней книги. Ну, так выходит, что «Охота» не пусковой момент. Было что-то еще.

– А ты думаешь, что на Люсю пытался воздействовать кто-то причастный к событиям в твоем городе? – спросила Настя, подсаживаясь к столу и придвигая ко мне чашку с чаем.

– А можно подумать, вы оба думаете иначе! Сама посуди – продумать такую комбинацию, способную довести человека до психушки, способен далеко не каждый. Кроме того, надо обладать кое-какими навыками, чтобы точно рассчитать время проникновения в квартиру, следить постоянно – когда приходит, когда уходит. Я думаю, что перед тем, как умереть, Люся эта что-то поняла или увидела, потому ее убрали. Иначе так бы и разыгрывали эту комбинацию до тех пор, пока бы ее не упрятали в психбольницу. Я думаю, что это была конечная цель.

– Но зачем? – спросил Захар, размешивая сахар. – В чем смысл-то?

– Не понимаешь? Объявив Ромашкину сумасшедшей, можно объявить бредом все, что она написала.

– Сложно…

– Ну, как есть. Других вариантов мне в голову не приходит.

– Ты знаешь, а ведь в этом что-то есть… – задумчиво протянул Захар. – Ее ведь довольно сложно убили – порошком. А протокол вскрытия никому не показывали – и это тоже ведь устроить нужно. Связи, деньги – простой смертный не потянет.

– А ты узнал что-то о том, как умер Тимофей?

Захар болезненно поморщился, словно воспоминания о Тимофее были ему неприятны.

– Это узнал. Умер он от болевого шока, сердце не выдержало. Можно, подробности не буду рассказывать?

Я потрясенно кивнула – похоже, Тимофея перед смертью допрашивали с особым пристрастием. И мне даже понятно, какой именно вопрос ему задавали. И то, что спустя полгода я жива-здорова и сижу вот тут за чашкой чая, говорит о том, что ответа Тимофей не дал – не захотел или просто не