Эдна Барресс - Под рябиной

Вдруг, очнувшись от резкого ожога на руке, я закричала. Еще один…, ушла под воду, задыхаясь и отплевываясь. Меня подхватила сильная, уверенная Рука.

— Trиs bien! D'accord! [2] — произнес чей-то голос. Это был тот водный лыжник. Я взглянула в его черные глаза под копной таких же черных волос. В его взгляде ярость, веселье и тревога боролись между собой.

В мозгу промелькнула мысль: он говорил по-французски, не по-гречески. Мой школьный запас французского был еще годен для перевода, но я была в сильном шоке, чтобы ответить на том же языке.

— Все в порядке, — сказала я, задыхаясь. — Что случилось?

— Вы запутали мою веревку, — его легкий переход на английский застал меня врасплох. Затем мы медленно плыли, пока катер возвращался к нам, делая круги. Два его обитателя отчаянно жестикулировали, а моя рука ужасно болела.

Они подняли меня в катер и перевязали руку. Я была рада, что не могла разобрать ни стаккато греческого, ни легкого, воздушного французского, летающих взад и вперед надо мной, так как не думаю, будто мне отвешивались комплименты.

— Может, поужинаем вместе? — спросил черноволосый мужчина, и его глаза уже были просто удивленными. Красивые глаза. — Я знаю ресторанчик.

— Неплохо бы, — ответила я, подавляя в себе трусливый порыв спрятаться, используя раненую руку как причину.

— Прекрасно. Вы живете поблизости?

Я указала на виллы.

— Жду вас здесь в девять!

Я пошла домой, ответила на шквал вопросов — и послала Мхэр благодарный взгляд за ее:

— Не поднимай шума, не суетись, Стэн, ей уже двадцать три, а ужин мы съедим сами!

В джинсах и футболке он выглядел более плотным и коренастым, чем в гидрокостюме, хотя все-таки стройным, и явно был французом, а не греком. Мы познакомились.

— Ричард, — представился он. — Рикки, для краткости.

— Ричард — английское имя!

Выразительные брови удивленно поднялись.

— Я наполовину англичанин, родился в твоей стране. Мой отец был англичанином. Мое второе имя — Луи. Мать уступила, ведь французы — мастера по компромиссам. А тебя как зовут?

Улыбаясь, он выглядит моложе, около тридцати, подумала я.

— Лорна, — наступила моя очередь представиться. — Из книги, популярной в нашей западной стране.

— Я жил там немного в детстве, но плохо ее помню.

Он как бы отмахнулся от этих слов внезапным, чисто французским, пожатием плеч, нахмурил брови, собрав мелкие морщинки, и добавил:

— Я уехал из Англии в девятилетнем возрасте.

— Неудивительно, что ты хорошо говоришь по-английски, — похвалила я.

— Так и должно быть, — он улыбнулся. — Я преподаю английский зимой в Варе, где живут мои grandpere и gran'mere [3]. Летом обучаю туристов кататься на водных лыжах, нырять, ну, и все такое.

С приятным волнением я чувствовала, что его интерес ко мне растет.

Это был хороший вечер. Тот, что запоминается на всю жизнь. Мелкие события откладывают сильные, долго живущие впечатления: все еще теплый полночный воздух, официант в ресторанчике, одинаково отвечающий на любой вопрос англоязычного туриста своим лучезарным и располагающим: «Почему нет!»

— Почему нет! — смеялись мы и, как дети, побежали назад к виллам.

С того вечера все дни были заполнены Рикки. Я не хотела, чтобы отпуск заканчивался.

Иногда я наблюдала за водными лыжниками, иногда каталась сама, что меня же и удивляло. Я развлекалась, время от времени прогуливаясь по берегу с отцом и Мхэр после того, как ей стало лучше. Отцу Рикки понравился, но он серьезно предупредил меня о летних любовных романах. Мхэр улыбнулась и сказала: «Развлекайся, но старайся не принимать все слишком серьезно».

А я не смогла. Хорошо, пусть отпускные романы не долго длятся, но именно сейчас, в данный момент я была счастливее, чем могла себе когда-либо представить.

Однажды Рикки взял меня на прогулку на остров, где когда-то находилась колония прокаженных. Остров поднимался из синего моря за мрачной венецианской крепостью древних веков. Разрушенные каменные дома выглядели грустно и заброшенно, а ветер с моря пьяно раскачивал поломанные двери на старых петлях и дул сквозь старые фиговые деревья в заброшенных садах.

Мы немного постояли на крепостном валу с подветренной стороны острова, глядя на узкий пролив, ведущий к материку, где у подножия выжженного солнцем холма сгрудились низкие белые домики.

— Необходимые запасы перевозились сюда на лодках оттуда, — пояснил Рикки.

Я кивнула, затерянная в горьких образах. Стоять здесь, но быть иной, отверженной, иметь право лишь издалека смотреть на ход нормальной жизни, недостижимой для тебя, не быть ее частью.

Я примеряла это к себе, глупо, эгоистично, к моим неясным и смутным желаниям.

— Должно быть, это было ужасно, — сказала я. — Не думаю, что мы имеем право беспокоить здешних призраков, их души.

— Совсем нет. Они жили маленькой общиной, женились, имели детей. Конечно, детей у них тут же отбирали.

Какими бесчувственными могут быть мужчины! Он почувствовал мою реакцию:

— А конец был счастливым, — черные глаза светились лукавством. — Когда лечение проказы было найдено, всех забрали с острова, поместили в больницы и вылечили давным-давно. Ну, улыбнись!

Он мог осветить минуты моего самокопания хорошей шуткой. И вовсе Рикки не назовешь бесчувственным! Хотя однажды он и сказал, пожав плечами, что он — просто цикада, стрекочущая под солнцем, можно было заметить глубину в его взгляде и какое-то настороженное выражение глаз. Возможно, это смесь практичного отца-англичанина и матери-француженки, одаренной богатым воображением.

Мы поехали в Кноссус и нашли все так, как было описано в путеводителе. Бродили под жарким солнцем по развалинам, а голоса гидов, за плату старающихся донести до нас чудеса минойской культуры на десятках различных языков, были просто журчащим фоном.

Рикки сфотографировал меня, сидящую на поддельном троне царя Мидаса. Я спрашивала себя, будет ли Рикки вспоминать обо мне только как о девушке с темно-каштановыми волосами, в зеленом сарафане, смотрящей в объектив его фотоаппарата.

Я сняла его в солнечном свете при входе в лабиринт: легкий, улыбающийся образ на фоне оливково-зеленых холмов. Неужели это станет моей единственной памятью о нем?

Я с усилием отбросила угнетающие мысли: нельзя портить то, что должно быть счастливым днем. Но сознание того, что через 24 часа я должна вновь оказаться в Англии и, возможно, уже больше никогда не увидеть его, легло на меня тяжелым грузом.

— Знаешь мифы: Европа, белый бык, Минотавр? — спросил он, пока мы спускались по широким ступеням.