Мэри Брэддон - До горького конца

«Я и теперь уже имею некоторое положение в свете, сказал он себе, и доход мой вовсе не ничтожен. Но тем не менее, что мог бы я сделать, имея против себя старого Валлори? Он может смять меня, как лоскут ненужной бумаги. Нанести ему такое смертельное оскорбление значит обречь себя на верную гибель. Что осталось бы мне тогда? Тащиться в задних рядах людей моей профессии и жить на триста фунтов в год. О доме в Майферте, о даче между Земляничным холмом и Чертей, о клубе, этом необходимом приюте для каждого мужчины, об Итоне для моих сыновей, о гувернантке из Ганновера для моих дочерей, о яхте, о конюшне, об общественном положении тогда нечего было бы и думать. Милое лицо Грации, преждевременно стареющееся от мелочных забот, толпа детей в тесной квартире, обеды, приготовленные единственной служанкой, на каждом камине вызовы за незаплаченные налоги в пользу бедных, — кому неизвестны все подробности этой печальной картины. Нет! Если бы я был расположен жертвовать собою, — а я к этому нисколько не расположен, — жестоко было бы обречь на такую жизнь Грацию».

Весы колебались беспрерывно, но перевес всегда оказывается на стороне светского успеха, то есть денег, известности и почета.

«Некоторые люди могут смотреть на жизнь легко, даже губить себя, если это им нравится, думал он. Это люди, начинающие свое поприще с высоты, им нелегко спуститься вниз. Я начал снизу и должен во что бы то ни стало подняться наверх. Эссекс мог пренебрегать шансами, которые были крайне важны для Ралейфа, однако оба, и пренебрегавший и дороживший, кончили одним и тем же».

Размышления эти были внезапно прерваны дверью, отворившеюся с резонансом двери в соборе, и шелестом шелкового платья, возвестившем о приближении мисс Валлори.

Августа Валлори, единственная дочь Вилльяма Валлори, ходатая по делам и члена фирмы Гаркросс и Валлори, была не такая девушка, чтобы к ней отнеслись слегка и описать ее одною или двумя фразами.

Она была красавица: рост выше обыкновенного роста женщин, покатые плечи, гибкая талия, тонкая, грациозная шея, увенчанная головой почти классической формы. О лице ее едва ли могло быть два мнения: брюнетка, глаза темные, холодные и блестящие, волосы черные, как только могут быть черны английские волосы, цвет лица неизменно бледно-молочный с розовым румянцем и до такой степени безукоризненный, что если б у мисс Валлори были враги женского пола, они заподозрили бы ее в употреблении vinagre de rouge Blanc rosati[3], изящный, прямой нос, красиво очерченный подбородок и блестящие белые зубы. Только лоб был немного узок и низок, и глаза, несмотря на совершенство ресниц и бровей, имели какой-то металлический блеск.

Одета она была великолепно. Заниматься своим туалетом было главным делом в жизни для мисс Валлори. Ей никогда не приходилось серьезно заботиться о чем-нибудь другом, а одеваться было и делом и забавой. Быть поразительною, оригинальною, непохожею на других было ее главным стремлением. Она не носила ни голубого, ни розового, но с помощью французской модистки придумывала эффектные комбинации темных цветов оранжевых и редких оттенков серого с яркими цветами и с дорогими кружевами, которым могла бы позавидовать любая вдовствующая герцогиня. Мисс Валлори не находила причины, почему только замужние женщины пользуются привилегией носить тяжелые платья. Шелк и дорогие кружева шли более к ее красоте, чем газ и кисея d'une demoiselle á marier[4].

В этот день на ней было платье темно-оранжевого цвета с длинным шлейфом, с высоким воротом, без малейшей отделки на талии и рукавах, но с широким пунцовым поясом, завязанным пышным узлом позади ее стройной талии. Узкие рукава и узкий воротничок шли к ней как нельзя более. Не совсем хороший цвет лица казался бы еще хуже от цвета платья, каждый недостаток в сложении был бы вдвойне заметен при таком фасоне. Мисс Валлори одевалась с полным сознанием своей красоты, как бы говоря: «подражайте мне, если смеете».

Жених и невеста пожали друг другу руки и поцеловались каким-то формальным поцелуем.

— Да как же вы поправились, Губерт! — сказала мисс Валлори. — Я ожидала увидеть вас все еще больным.

— Всему есть конец, моя милая Августа. Я ездил в деревню для окончания лечения и теперь могу, кажется, сказать, что я вылечился.

Тон его при последних словах сделался торжественным. Он думал о более опасной болезни, чем та, от которой лечили его лондонские доктора, и сомневался, действительно ли он стоит на пути к излечению.

— Лишнее говорить вам, какой у вас цветущий вид, — продолжал он весело. — Это ваше нормальное состояние.

— В Эмсе было ужасно скучно, — воскликнула мисс Валлори. — Я так рада, что мы уехали оттуда. Как понравилась вам ваша ферма? Воображаю, как вам было тяжело там.

— Да, в последнее время стало действительно тяжело.

— Так сначала было хорошо? — спросила мисс Валлори, слегка подняв свои безукоризненные брови.

Она была не из сентиментальных, но ей приятнее было бы услышать, что ему было скучно без нее.

— Да, с неделю или около того мне там нравилось. Место старое и живописное, окрестности великолепные, множество рыбы, и главное там была щука, которую мне очень хотелось поймать. Я съезжу туда в будущем году и непременно поймаю эту щуку.

— Я никогда не могла понять, что люди находят интересного в рыбной ловле?

— Я давно тщетно стараюсь понять, о чем женщина может говорить со своею модисткой полтора часа сряду, — отвечал мистер Вальгрев холодно.

Мисс Валлори улыбнулась спокойной улыбкой.

— Воображаю, как вы соскучились, когда я заставила вас ждать у madame Bouffante, — сказала она. — Есть вещи, которые нельзя решить поспешно, а Bouffante слишком занята или слишком важничает, чтобы приехать ко мне.

— Женские наряды это какая-то непостижимая загадка. Вот это платье на вас, например, сшито, по-видимому, так просто, что вы могли сшить его сами.

— Конечно, если бы я училась шить платья. К сожалению, папа не включил этого искусства в программу моего воспитания. Это платье madame Bouffante кроила сама. Фасон шлейфа совершенно новый, введенный в первый раз французскою императрицей только три недели тому назад.

— Боже! А я не заметил ничего нового, когда вы вошли в комнату. Какой же я невежда. Но знаете ли, что я видел, когда был мальчиком, женщин, которые сами шили себе платья?

— Вы не могли этого избегнуть, мой милый Губерт, если жили среди оригинальных людей.

Он вспомнил Грацию Редмайн, которая однажды шила при нем под кедром голубое кисейное платье, в котором она была на следующее утро в церкви и казалась ему прекраснее лесной нимфы. Мисс Валлори была много красивее Грации, даже без преимуществ своих нарядов, много красивее, но не так привлекательна.