Школа. Никому не говори. Том 2 - Руфия Липа

– Бывает! – посмеялся Сэро.

– Вы с Имиром старшие?

– Нет. Старший – Арон, ему 23 года. Он не захотел переезжать на Кубань и сначала остался в Новосибирске у родни, а потом в Москву укатил. Вторая – Русланка.

– Ей сколько?

– Восемнадцать. Учится на повара-кондитера в соседнем городе. Почти закончила. По выходным там же подрабатывает в кафе, печёт. После Русланы родились я и Имир. Ну и младшие наши – Роза, Сона и Ярош. Ярошу четыре.

– Везучий ты, Сэро! Такое семейство большое! – искренне восхитилась Люба. – Счастливые! Всегда завидовала, когда куча братьев и сестёр. Никакие друзья не нужны!

Юноша, грустно улыбнувшись, рассеянно дёрнул плечами.

– Имена чудные! – продолжила изумляться Поспелова. – Никогда подобного не слышала. Знаю мужское имя Руслан.

– Все дети названы в честь кого-то. Арон – в честь папиного лучшего друга. Он погиб, когда мама беременная была. Мужика машиной специально передавили.

У тихони от ужаса расширились глаза и вытянулось лицо.

–За что так?!

– Платить за работу не захотели. Друг каменщиком был, хорошо стены клал. Наняли строить ресторан, а платить не захотели. И передавили.

– Жестоко!

– Да. В жизни бывает и не такое. Я и Имир – в честь прадедов. Русланку назвали именем маминой тёти. Роза – папина мама была, моя бабушка, умерла уже. Сону – как папину родную сестру, далеко отсюда живёт. Ну и Ярош – имя одного уважаемого родителями цыганского старейшины, с польско-украинских границ. Старейшина много нашему роду во времена Революции помог, папа говорил.

– Славные вы какие! – с уважением отметила десятиклассница.

– А тебя в честь кого назвали Любой?

– Просто так. Маме захотелось. В православии есть триединство – Вера, Надежда, Любовь. Мама хотела, чтобы я принесла ей любовь.

– Понятно, – невесело усмехнулся парень. – И принесла ты любовь?

– Да, наверно, – потемнела собеседница.

– Наверно? Что ж ты любовь-то не принесла?

Тихоня расстроилась и отвернулась. Ибрагимов понял, что неудачно пошутил. Повеса обратил внимание, что по отношению к Любе нередко с юмором попадает впросак. Каждый раз она принимает колкости близко к сердцу.

– Шутка, эй! Вполне безобидная. Чего надулась?

– Я не обиделась, всё хорошо.

Сэро выдержал паузу и снова заговорил:

– Извини, что толкнул.

– Только если взаимно простишь всё, что я наговорила у школы, и не будешь мстить! – отозвалась простодушная сверстница.

– И не собирался мстить! – фыркнул школьник. – Прощаю, так и быть! Будешь должна.

– Что? – насторожилась Люба.

– Хорошее уважительное отношение! И, конечно, общение! Отрабатывай плохое поведение. Будем вместе в школу ходить.

– Каждый день?

– Нет. Каждый день не получится. Я и брат по очереди водим в школу младших сестёр, а Яроша – в садик. Когда отец работает не в ночь, то возит их сам. Но, в основном, мы с Имиром.

Ибрагимов замолчал, а потом, собравшись с мыслями, добавил:

– Да, ещё извини меня за грубость, Люба!

Тихоня подняла грустные глаза на приятеля и тоскливо улыбнулась.

– Не за что извиняться. Я знаю, что некрасивая. Ты не один так считаешь. Многие это говорят.

– Стоп! Я не заявлял, что ты некрасивая. Сама за меня додумала! Толкал я ботву лишь про стрёмную манеру одеваться, устаревшие взгляды и нежелание хорошо выглядеть.

– Не придумала ничего. Так и есть! Я голову на боку держу, потому что шея кривая, – сказала девочка то, что всегда боялась произносить вслух, и сама же испугалась своего откровения.

– Чуть наклоняешь всего лишь, – заметил Сэро. – В глаза совершенно не бросается. Зря паришься! Шея как у всех. Ничего необычного. Лучше скажи, зачем у бабушки ботинки спёрла?

– Это мамины. – Люба посмотрела на свою обувь. Полусапожки до середины голени, из коричневой грубой кожи, с тупым носом, на низком квадратном каблуке, зашнурованные от основания до самого верху наподобие солдатских сапог.

– Значит, я почти угадал! – развеселился собеседник.

– Мама их очень любит, – неуверенно попыталась защитить сапоги Поспелова.

– Ну так пусть сама и носит! Зачем у матери обувь отбираешь? Купи себе что-нибудь современное!

– Мама их много лет назад приобрела впрок, потому что качество хорошее. Она носить не будет – для меня берегла!

Сэро иронично закатил глаза и язвительно прыснул:

– И как их тараканы не съели!.. Для правнуков, Александра Григорьевна, тоже, наверно, обуви запасла на века?

– Только ткани и одежду. Шкафы запасами доверху забиты; вещи повседневные складывать некуда! А на чердаке стоят советские сервизы, купленные мамой двадцать лет назад, – наследство нам с братом. Когда замуж выйду, мне один подарят!

– Когда ты замуж выйдешь, этот сервиз облезет, потрескается и на фиг никому не нужен будет.

– Потому что никто замуж не позовёт? – обиделась девушка.

– Потому что вещи имеют свойство портиться от времени и пыли, глупая! – Ибрагимов посмотрел на часы, изумлённо хмыкнул и показал Любе.

– Ого! – удивилась она. – Три часа дойти до дома не можем!

– Почти четыре, – поправил подружку брюнет. – Как себя чувствуешь? Готова идти? Могу плечо подставить!

– Нет, не хочу. – Тихоня встала и поморщилась от ноющей боли в коленях. – Надо быстрей топать. Ещё информатику делать.

– Не будет у вашего класса информатики, говорил же! Учителя заболели.

– А ты откуда знаешь, какие у меня завтра уроки?

– Тоже мне, тайна!.. Расписание твоё посмотрел. Как ноги?

– Мелочи. Колготки жалко, последние были! Дома лишь рваные остались, целых три пакета.

– Зачем хранишь хлам?

– Мама выбросить запрещает. Говорит, всё может пригодиться в нашем мире!

Сэро расхохотался, забрал у попутчицы рюкзак, накинул на плечо, подхватил девочку за талию. Подростки медленно побрели домой, щурясь от лучей красного, заходившего за горизонт солнца.

Глава 7.

Вернувшись, Поспелова хотела было незаметно в летней кухне снять колготки, но, подойдя к двери, услышала голоса и пулей метнулась в дом, не желая огрести знатных пилюлей за последний порванный капрон.

В девятом классе девочке удалось с горем пополам убедить мать, что шерстяные колготки советского пошива никто в школе не носит. Да, тепло и натурально, но, простите, некрасиво. Цвет мерзкий, вязка уродливая, сползают и собираются гармошкой на коленях и щиколотках.

Александра Григорьевна ни в какую не хотела покупать подростку плотный капрон. Не верила, что он согреет в зиму и убережёт от женских заболеваний и простуд. От жалоб мать отмахивалась – насмешники просто дураки, о здоровье и будущем не думают.

Это были суровые дебаты, и Люба билась лбом о неприступную стену, пока не подключился брат. Он привёз к родителям знакомиться новую женщину, и та, сидя за столом, оспорила с усмешкой свекровь, заставлявшую юную дочь носить бесформенные колготки. Шурик под влиянием женских чар младшую сестру поддержал. Невестка, конечно, стала для Александры врагом