Семнадцатый - Эмилия Вон

самому Богу, о котором мне рассказывала бабушка, уверяя, что искренние молитвы обязательно будут услышаны. Брехня.

Когда мне было шесть, я попросила не забирать у меня Олли. Но единственного друга вырвали из моих рук и усыпили. Он умирал, потому что, оказывается, собаки тоже болеют раком, но я надеялась, что Бог смилостивится.

Когда мне исполнилось десять, я просила не отправлять папу работать в другую страну, но меня тоже никто не услышал.

А когда в прошлом году мне исполнилось пятнадцать, я умоляла Бога не допустить свадьбы папы с Энни. Но и тогда меня проигнорировали.

Вот так с годами вера в «чудесного» мужика на небесах постепенно таяла. И теперь я была готова послать его прямиком в ад. Может, там ему станет понятно, каково это – жить под таким пеклом, как на Майорке, где температура переваливала за сорок градусов?

Оказавшись на кухне, я подошла к отцу, надеясь, что он хотя бы на минуту отвлечется от своей новоиспеченной жены и обратит внимание на единственную дочь.

– О, милая, ты уже готова, – сказал он, целуя меня в макушку. – Присаживайся.

Стол буквально ломился от еды, будто у нас был праздничный ужин, а не ежеутренний завтрак. Я плюхнулась на единственный свободный стул между папой и Энни, бросив рюкзак на кафельный пол, и потянулась за тарелкой, стоявшей напротив. Что? Я подросток, которому отчаянно не хватает внимания отца.

– Ты готова к новому учебному году, дорогая? – мягко поинтересовалась Энни, улыбаясь папе и словно призывая его не обращать внимания на мое поведение.

Я быстро отправила в рот помидор и ломтик сыра, избегая необходимости отвечать на ее вопросы. Она, кажется, не поняла намек, или решила его проигнорировать.

– Это должно быть так волнительно: новая жизнь, друзья, перемены.

Волнительно? Это шутка такая? Меня вырвали из привычной жизни, где остались бабушка, друзья, школа, и забросили в чужую страну, где не было ничего, что могло бы согреть душу! Что в этом волнительного? Это катастрофа!

Когда я потянулась за следующей порцией сыра, папа слегка толкнул меня локтем, намекая, что ждет ответа. Я подняла глаза и сухо сказала:

– Нет.

Его это не устроило. Он снова толкнул меня, и, когда я недоумевая посмотрела на него, он также молчаливо ответил: «Будь вежливей, юная леди, иначе лишишься карманных денег».

У нас с отцом была особая связь, которую трудно описать словами. Она возникла в тот самый момент, когда я появилась на свет, и укреплялась с каждым годом. Возможно, на это повлиял тот факт, что мама ушла из жизниво время родов, оставив нас одних. Кроме бабушки Мерфи, которая поддерживала его, пока я росла, у нас почти никого не было. Отец был для меня самым близким человеком, и я не хотела делить его ни с кем другим.

Вы могли бы назвать меня эгоисткой, которая не желает своему отцу счастья, но это было бы неправдой. Конечно я хотела, чтобы он был счастлив. Просто боялась потерять того единственного человека, который по-настоящему меня понимал. А с появлением Энни, казалось, именно это и происходило.

С каждым днем папа от меня отдалялся. Наши совместные вечера становились реже, шутки больше не были чем-то личным, как и секреты, которыми он порой делился с Энни. Субботние ужины состояли из салатов и овощей, вместо пиццы, шоколада и газировки. К нашим поездкам в магазины и кинотеатры присоединилась женщина, заставлявшая меня делить с ней отца. И я ненавидела это. Не Энни, нет.

Она была добра ко мне, искренне любила папу и вовсе не напоминала злобных мачех вроде Клариссы40 из моего любимого фильма.

Но она была другой женщиной. Не мной. И не моей мамой.

Краем глаза я заметила, как Энни едва заметно качнула головой, словно прося папу не давить на меня. Из-за этого милого жеста я почувствовала укол вины за свое поведение.

– Немного волнуюсь, – призналась я, пытаясь выглядеть спокойной. – Все-таки новая страна, культура, язык и все такое.

– Детка, ты отлично говоришь по-испански, – отозвался папа. – Ты была лучшей в классе, и твое вступительное сочинение для школы Святого Себастьяна признали одним из лучших в этом году. Думаю, твои новые одноклассники должны волноваться гораздо больше, чем ты.

– Да, наверное, так оно и есть, – согласилась я.

Энни мягко улыбнулась, ее глаза светились теплом и уверенностью.

– Уверена, все будет замечательно, – сказала она, передавая коробку моих любимых хлопьев «Лаки шармс». – Ты ведь такая умница! А твоя доброта обязательно привлечет новых друзей. Уже сегодня ты найдешь тех, с кем сможешь подружиться.

Она замолчала, будто размышляя о чем-то, но затем продолжила:

– А знаешь, может, пригласишь их к нам домой? Я приготовлю закуски и напитки, закажем пиццу, устроим небольшую вечеринку. Что скажешь, Джей?

– Звучит здорово, – поддержал отец, улыбнувшись жене. Его лицо озарилось неподдельной радостью.

– Ты могла бы пригласить к нам друзей в субботу.

«Ага, только сначала их надо найти, не так ли, милая Энни?» – подумала я, но вслух добавила:

– Эм, да. Так и сделаю. Спасибо.

Взяв протянутую тарелку, я выплеснула молоко поверх хлопьев и принялась за завтрак. Пока я медленно жевала, краем глаза уловила, как папа, сияющий от счастья, кивнул Энни и тихо прошептал «спасибо», а она в ответ накрыла его руку своей.

Черт, ладно. Должна признать, они были милыми.

***

Когда мы подъехали к воротам школы Святого Себастьяна, папа плавно затормозил в зоне высадки. Она предстала перед нами во всем великолепии: многочисленные кирпичные строения, напоминавшие огромный старинный замок и окруженные зелеными лужайками, где студенты в гранатовых формах отдыхали под кронами вековых деревьев. Воздух здесь казался чище, пространство – шире, а сама школа – настоящей крепостью знаний.

Я уже хотела выскочить наружу, но папа неожиданно положил руку мне на плечо.

– Милая, ты ведь знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете, правда?

Вот черт. Первый урок начинался через считанные минуты, и совсем не хотелось затягивать прощание долгими серьезными разговорами. Поэтому я решила поскорее с этим покончить.

– Конечно, пап. Я тоже тебя люблю, – быстро проговорила я, наклонившись и поцеловав его в щетинистую щеку. – Но мне пора. Опаздываю.

– Думаю, у тебя есть пара минут.

– Но…

– Всего две минуты. Есть вещи, которые я хочу прояснить, потому что чувствую, что это необходимо.

– Ла-а-дно, – протянула я и откинулась обратно на сиденье. – У тебя есть две минуты.

Папа благодарно улыбнулся и, прочистив горло, начал:

– Ты была такой крошечной, когда родилась. Я боялся даже дотронуться до тебя, думая, что могу случайно навредить.