Глянцевая женщина - Людмила Павленко

Она не сказала: об убийстве, из чего следователь сделал вывод, что пожилая дама не любит страшилок и предпочитает не думать о вещах неприятных.

— Вы ведь сказали, что ничем не можете помочь, — вздохнул он и захлопнул папку с бумагами, где делал свои заметки по ходу беседы.

— Не могу, разумеется, потому что я ничего еще не знаю об этом деле. Зинаида Николаевна была так перепугана, когда мне позвонила, что толком ничего не рассказала — только то, что хотела спуститься вниз за газетами, увидела, что дверь соседей приоткрыта, позвала Алину, хозяйку, та не ответила. Тогда Зинаида Николаевна заглянула в приоткрытую дверь и увидела бедную женщину. Позвонила в милицию, затем — мне. Вот и все. Она так ахала и охала, так причитала и стонала, зубы ее так клацали от страха, что разобрать что-либо в этом несвязном бормотании было невероятно проблематично. Я было собралась пойти на место преступления, но тут увидела в окно милицейские машины. Вы так быстро приехали, что я сочла для себя неудобным путаться под ногами у сыщиков. Таким образом, я располагаю минимумом информации, поэтому и не могу ничем помочь.

Следователя позабавили слова бывшей актрисы. Выходило так, что если бы она владела информацией, то помогла бы им найти убийцу.

— Расскажите, пожалуйста, что вы увидели, когда приехали на вызов, — деловито осведомилась дама.

Виктор Петрович едва мог сдержать улыбку. Однако не в его правилах было отпугивать свидетелей. И он принялся не торопясь, обстоятельно излагать. Кто знает, может быть, расположив к себе Елену Ивановну, он поможет тем самым ей вспомнить еще какие-то детали, проливающие свет на трагическое происшествие.

— Дверь подъезда не была заперта, — начал он, — в квартиру тоже приоткрыта. Убитая лежала в прихожей вниз лицом, на затылке — огромная рана. Рядом валялся молоток, которым, вероятно, был нанесен удар.

— А как она была одета? — спросила Елена Ивановна. Виктор Петрович с интересом глянул на нее — вопрос в точку.

— Не в домашнее. На ней были строгий костюм и плащ, на ногах туфли, в руках зажата сумочка.

— Стало быть, она собиралась выйти из дому. Значит, убийство совершено около половины девятого. В это время она отправлялась на работу в какую-то фирму. Говорили, что она устроилась туда несколько месяцев назад, стала неплохо зарабатывать. Чего нельзя сказать о ее муже. Он нигде не работает. Говорит — в нашем городе нет работы для такого квалифицированного специалиста. Он кандидат искусствоведения. Они с Алиной закончили, кажется, филфак Московского университета. Одно время он работал в местном музее, Алина же преподавала где-то в училище. Это все, что я знаю о них.

Виктор Петрович торопливо записывал сообщаемые сведения.

— Она лежала головой к порогу? — спросила вдруг Елена Ивановна.

— Именно так.

— Странно, не правда ли? Я хочу сказать, что если бы ее убил грабитель, то есть человек, которого она впустила в квартиру, ее тело сейчас находилось бы совершенно в другом положении. Не могла же она допустить, чтобы убийца зашел ей за спину и ударил по затылку. Затем — орудие убийства. Молоток. Вещь сугубо домашняя. С молотками обычно не ходят по улицам. Значит, убийца знал, где в этом доме хранятся инструменты.

— Вы хотите сказать, что ее убил муж?

— Я далека от каких-либо умозаключений на данном этапе расследования, — вполне серьезно заявила дама, — я надеюсь, вы не оставите меня в неведении относительно выводов экспертизы… Ну и вообще… Мы ведь будем общаться? Вы мне позволите время от времени заглядывать к вам в кабинет и узнавать новые сведения?

— Но… Зачем?

Виктору было любопытно, что ответит актриса на прямо поставленный вопрос.

— Хорошо, я признаюсь вам, — помедлив, начала она, — меня всегда поражал ум шахматистов, ученых, следователей — словом, всех, кто привык мыслить логически. Моя профессия от меня требовала только эмоций. Эмоций — больше ничего! Никакого ума! Больше того — все режиссеры в один голос заявляли, что мыслящий актер их раздражает. Таких актеров в мое время называли «головастиками». Дескать, они все понимают, могут характер персонажа объяснить, разобрать действенную линию пьесы, но не сыграть как надо свою роль. «Головастику» природой отказано в эмоциях и темпераменте. Отчасти эти люди были правы. И я сама не раз была свидетелем того, как дураки-актеры играли с величайшей достоверностью умных людей. Для этого им совершенно не надо было быть самим семи пядей во лбу. Достаточно было только наблюдений за манерой поведения умных людей. Это — актеры-обезьянки, куклы на веревочках. Однако мне это претило. Я не хотела отношения к себе, как к говорящей кукле. Да и потом…

Знаете, это стало в тягость мне — убирать свою личность куда-то на время и замещать ее другой, чужой, кем-то придуманной. На каком-то этапе театр мне помог изнутри понять и прочувствовать весь спектр человеческих мыслей и чувств, помог получить различение. Но далее я занялась собой — мне безумно хотелось нарастить свою душу, расширить сознание. И вот тут практика впускания в себя чужого строя мыслей стала мешать и замедлять собственный рост. Теперь я моделирую жизнь на бумаге. А так как я имею актерский опыт, я проживаю жизнь моих героев, кроме того, вижу отчетливо «картинки», которые придумываю, и это помогает мне в работе. Но у меня по-прежнему хромает логика. По крайней мере мне так кажется. Я хочу в совершенстве овладеть тайной логического мышления. Вот почему мне будет весьма полезно участвовать в раскрытии убийства. Хотите чаю? — неожиданно предложила она.

Но Виктору Петровичу уже пора было идти на поиски других возможных свидетелей. Прощаясь, он заметил в глазах актрисы хитрую усмешку. «А ведь она все же играла в королеву, — подумал он, — все это бутафория: и длинные одежды, и величественная осанка, и перстни на руках. Это просто домашний театр. От скуки. Знала, что к ней зайдут. И решила произвести впечатление. Зачем? Чтобы я ей позволил участвовать в расследовании? Да, да, конечно. Ей это явно интересно. Вот и пустила в ход свой арсенал».

И как бы подтверждая его догадку, Елена Ивановна спросила:

— А как вы думаете, обнаружат ли отпечатки пальцев на орудии убийства?

Отпечатков не обнаружили! Что же это могло означать? Только одно — преступник тщательно вытер орудие убийства, потому что отпечатков не было вообще ничьих. Стало быть, он был не в перчатках. Однако больше он не устранял своих следов нигде — ни на ручках дверей, ни на предметах. Почему? Что — не дотрагивался больше ни до чего? Такое просто невозможно. Или же