Куко́льня - Анна Маркина

говорил: просто чья-то плохая шутка. Ну мозгов нет! Я тоже, когда маленьким был, в только что постиранные пододеяльники, которые соседи развешивали во дворе, грязные бумажки кидал. Хрен знает зачем. Просто. Мир испытывал. И здесь что-то такое. Закрасим, и всё.

– А если ещё раз? Как так можно! – продолжала плакать женщина.

– Ещё раз закрасим, – отрезал муж.

Гусева попыталась успокоиться:

– А если могилу раскапывали?

– Что? – насторожился Ромбов.

– В первый раз, когда закрасили, мы пришли, там земля была более рыхлая, и холмик на могиле больше. И цветы в угол свалены.

Видно было, что тема эта не раз обсуждалась и у мужа был заготовлен ответ:

– Я уже говорил: собаки разрыли, ты же там сама пироги оставляешь. Как в средние века. – Он раздражённо вскочил и стал ходить по комнате, а потом и вовсе ушёл. Послышался звук воды, падающей из крана.

Андрей позадавал ещё некоторые вопросы плачущей матери, попросил фотографию Софы, оставил визитку и покинул поссорившихся родителей.

Елена Ивановна Гришаева, мать девочки с Ново-Федяковского кладбища, была зарегистрирована на окраине. Прокравшись по дороге с открытыми ртами ям, набравшими дождевой воды, он остановился у пункта назначения.

Захлопнул дверцу и с сожалением оглядел грязные бока Бет.

Осмотрел припавшую к дороге одноэтажную деревянную развалину, у которой крыша съехала вбок, словно газетная треуголка у маляра. В одном из окон зияла дыра, заросли крапивы вперемешку с малиной штурмовали торец, забор с тонкими планками выполнял формальную охранительную роль, а у будки на цепи заголосила овчарка с выпирающими рёбрами и репейником в спутанной шерсти.

Однако в сером покосившемся доме жили. Это можно было определить по голодающей собаке и свету, выпадающему из разбитого окна. Звонка на калитке не обнаружилось.

Ромбов нерешительно двинулся по участку. Он остановился на расстоянии от собаки и крикнул в направлении оконной дыры:

– Елена Ивановна!

Встречного движения не последовало. Он прошёл вперёд по тропинке, овчарка взвилась громче. Он крикнул ещё.

За дверью загремели засовом.

К нему вышла женщина побитого вида, в трениках и растянутой кофте. Возраст не прочитывался – казалось, все тяготы мира отложились на её лице. Она встала перед гостем, покачиваясь и скрестив руки на груди:

– Чё надо?

– Вы Елена Ивановна Гришаева? – он хлопнул у неё перед носом корочкой удостоверения.

– Ну а кто?!

– Хочу задать вам несколько вопросов по поводу вашей дочери.

– Да я хуй знаю, где она.

– Так, – он достал блокнот.

– А чё надо? Я хуй знаю, где она, говорю.

Андрей догадался:

– Вы про кого сейчас? Мне про умершую надо. Про Настю.

Алкоголичка шикнула на собаку, которая уже не лаяла, но бурлила грудным рычанием.

– Так она померла ж.

– При каких обстоятельствах?

– А. Про Настьку?

– Да, про неё.

Большие козьи глаза блеснули светом осознанности.

– А-а-а-а-а-а! Пришли, блядь! – торжественно проворчала она. – Я, блядь, вам говорила сразу. Так хренушки вы сразу послушаете…

– Что говорили? – Андрей усиленно пытался поймать её алкогольную мысль, как гудящего комара.

– Убили Настьку.

Ромбов, несообразно моменту, отметил в себе какую-то внутреннюю радость: неужели он здесь найдёт что-то полезное?

– Кто?

– Кто? – задумалась Кошкина. – Они. Ну я говорю: так не бывает. Чтоб просто температура, и хуяк – всё. Ну как так: хуяк – и всё?

– Кто «они»?

– В больнице. Я те говорю – на органы взяли. И всё. А мы что? Нас разве кто слушает? Все, суки, в сговоре.

– На какие органы?

– Ну я хрен знаю, на какие. На эти, – Кошкина хлопнула себя по груди. Потом подумала: – Лёгкие, они говорили.

– Пневмония, что ли? – разочарованно предложил Андрей.

– Ну это они тебе навешают – пневмония, блядь. А я говорю – убили. Не бывает так, чтоб ребёнка с температурой увезли, а потом хуяк – всё.

– Понятно, – вздохнул Ромбов. – Не следил за ней кто перед смертью, может, видели?

– Да следили, говорю.

– Кто следил?

– Ну они ж и следили.

– И где вы их видели?

– Да везде. Ну вот за хлебом идёшь, и они там хлеб хуячат. В автобус садишься, а они за тобой хуячат.

– Понятно, – сокрушённо повторил Андрей. – Есть ещё кто дома? Где ваши другие дети?

– Да я хуй знаю, где они все.

Андрей спрятал блокнот:

– У собаки воды нет.

Кошкина бессмысленно смотрела на него.

– Воды собаке дайте! – с нажимом потребовал он.

– Да хер ли с ней будет, – сказала Кошкина, но зачерпнула миску воды из бочки во дворе дома.

Собака набросилась на воду, словно неделю провела в пустыне.

Ромбов также договорился о встрече с директором дома-интерната, в котором проживала Нина Ромашка.

Он ожидал более унылого зрелища – тягостных стен, похожих на больничные, в которых хозяйствует неопределённость провинциальной разрухи. Но не встретил ни сердитой технички, ни насупленных нянек. Его провели по вполне уютному коридору, из которого можно было заглянуть в комнаты с белыми кроватями и игрушками. Дети занимались своими непритязательными делами. В одной из комнат танцевали, если так можно было назвать странные телодвижения интернатовцев. Там же аккомпанировали на бубнах, ложках и трещотках – получался облачный шум вокруг песенки, которую воспитательница играла на пианино. В другой комнате сидели за столами, некоторые дети – в инвалидных колясках.

Директор оказалась спокойной округлой женщиной.

– Спасибо за то, что нашли время, – поприветствовал её Андрей.

– Рада буду помочь, – дружелюбно ответила она. – Мне сказали: вы по поводу Нины Ромашки.

Андрей угукнул.

– Вы её помните? Её похоронили три года назад.

– Да, я работаю здесь шесть лет. Очень сложный ребёнок. Помимо синдрома Дауна ещё нарушение слуха, порок сердца, лейкемия…

Он решил, что с директрисой таиться не имеет смысла:

– У её могилы испорчен памятник. Закрашены глаза на портрете. Похоже на то, что это не хулиганство. Как вы думаете, это может быть связано с её жизнью?

Директриса задумалась:

– Не знаю… Наши дети почти всё время проводят в интернате. Контактируют в основном с воспитателями. Многие из них на обычное общение, как мы его с вами понимаем, не способны. Некому желать им зла. От них часто отказываются родственники. У Нины никого не было.

– Как она умерла?

– В хосписе. К сожалению, продлить ей жизнь было невозможно. Но мы старались наполнить те дни, что у неё были. До острого лейкоза.

Андрей ждал ещё чего-то. Хотя бы соломинки, за которую можно схватиться. Но пока что все его встречи вели к тому, что его теория трещала по швам.

– Что конкретно вы ищете? – спросила женщина.

Андрей опустился на гостевой диванчик и обхватил виски, пытаясь вернуть кружащуюся мысль на нужную орбиту.

– Не знаю. – Он помолчал. – Кто-то