Владимир Романовский - Вас любит Президент

Ознакомительный фрагмент

Пальцы ног у меня очень даже ничего. Недавно делала педикюр. Отпираю входную дверь и оставляю ее открытой и иду в кухню и сажусь на стул и кладу ноги на стол, опрокидывая кофейную чашку. Поднимаю чашку и бросаю в раковину, и вытираю бяку бумажным полотенцем, а потом бегу к стерео и включаю, и играет Первый Концерт Шопена, всеамериканское излюбленное, совершенно случайно, типа, и я проматываю запись на второе действие, в котором аскетическая фортепианная тема нависает над грубоватыми, волнами, оркестровыми пассажами. Сажусь и опять кладу ноги на стол. Минуты три спустя звонит дверной звонок, и я кричу – «Заходи!» и притворяюсь, что музыка меня захватила, хотя никакая музыка меня захватить не может, если в квартире есть мужское присутствие. Шутите? Музыку я воспринимаю только когда я одна, или сижу в филармонии. Я кричу – «Я в кухне!» Как большинство мужчин, Винс не может сразу найти кухню. Сперва он заглядывает в ванную, а там все влажно и мокро, и пена в ванне ни о чем ему, конечно же, не говорит. Мужчины такие дураки бывают, просто ужас. В конце концов он находит кухню и меня в ебаной кухне и говорит – «Привет».

На нем такой, знаете, «я очень богат» костюм, который ему совершенно не идет. В свободных штанах и спортивном пиджаке он неотразим, и он наверняка сам об этом знает, но бороться с собой не может, несчастный. Те богатые, которые не родились богатыми, очень беспокоятся о своем статусе и разбираются в винах и курортах и марках часов гораздо лучше, чем богатые от рождения. Выражение лица у него теперь серьезное, а я хочу только лишь – раздеть его и, может, сделать ему минет, и заволочь его в постель, и оседлать его и не выпускать много часов подряд, но я не показываю виду, посему я просто говорю ему, чтобы налил себе чего-нибудь выпить, а он отвечает, что выпил бы кофе, произнося каждое слово с невероятной четкостью – преувеличенный вариант речи Илэйн. Потом он говорит – «Хорошая квартира» и я нервно хихикаю. Он говорит – «Слушай, я не знаю, к кому еще обратиться, людей я боюсь, вот я и подумал, что нужно обратиться к тебе».

Лестно, однако. Пропускаю мимо ушей. Выбора у меня нет.

В любом случае, представляете себе, я предвижу, как мне сейчас будут все рассказывать, обо всем, что случилось, что мне в данный момент совершенно не нужно, хотя наверное это нужно ему, нужно выговориться, но, знаете ли, я все-таки дама, и мои желания следует уважать, но вот он вдруг говорит – «Мне нужно надежное место, куда бы я мог спрятать детей».

Совершенно неожиданно. Вдруг. Спасибо тебе, папа. Огромное спасибо. Потом я вспоминаю, что я не просто старая гадина какая-нибудь, я – тетя Гвен, и хотя я не всегда была готова всем помочь присутствием и советом, я по крайней мере появилась на двух днях рождения и принесла дары, и нигде не написано, что мой священный долг – принимать папину сторону.

Тут он мне, стало быть, выдал. Оказывается, он должен был свалиться в седьмом раунде, а потом назначали бы матч-реванш. Много денег стояло на кону, и реванш предстояло выиграть. Ему конкретно велели упасть в седьмом раунде, а то будет плохо.

Он говорит – «Это мафия».

Я себе думаю – так, только этого не хватало, не соскучишься, и все таки спрашиваю – «Ты уверен?»

Он говорит – «Да, вполне. Я с ними еще не говорил, но когда буду говорить, мне нужно, чтобы дети были надежно спрятаны, чтобы их никто не нашел».

Это – шанс, который нельзя упустить, возможно единственный случай, когда я действительно могу помочь Винсу, а заодно предотвратить поползновения моего отца, и вообще выглядеть в итоге благородной, даже в собственных глазах – все это одновременно. Нельзя упустить. Нужно срочно действовать, прямо сейчас. И я говорю – «Конечно, я что-нибудь придумаю. Садись, сними с себя всю одежду». Про одежду я, естественно, не говорю вслух, хотя, наверное, подразумеваю.

Он говорит – «Это нужно сделать сейчас, Гвен».

Тревожный у него голос. Затем он прыгает к окну и смотрит на улицу. Такой, знаете ли, великолепный прыжок тигра, очень изящный. Нужно было вам его видеть, с гибкой спиной, на пружинистых ногах. Он отступает от окна и говорит «Они внизу, в машине».

Я, конечно, говорю, обалдевшая – «Как! Одни?» – притворяясь, что я очень ответственная и строгая. Мне и надлежит таковой быть в данную минуту, не так ли, но я усиливаю эффект, чтобы произвести впечатление.

Он говорит – «Нет. С ними телохранитель».

Я вам признаюсь кое в чем. Лично я детей не люблю. Ужасно они раздражают, кнопки нажимают, которые нажимать не нужно, требуют внимания, ноют, как сумасшедшие, доводят всех до исступления, наталкиваются на предметы, которые от этого ломаются и бьются, а если с первого раза не ломаются и не бьются, то прилагаются специальные усилия, чтобы они все-таки сломались и разбились, а если не ломаются и не бьются с пятидесятой попытки, то предметы эти гнут и калечат и приводят в полную негодность. Дети бегают туда-сюда как гиперактивные зомби, не обращая внимания на окружающую обстановку, с лицами, перепачканными едой, с грязными липкими руками, и в то время, как некоторые мальчики все-таки имеют в наличии некий потенциал и выглядят обещающими, то девочки совершенно бесполезны и радости никому не приносят. Но нужно делать так, как хочет Винс, и я говорю – «Хорошо, дай мне одеться сперва».

Он говорит – «У тебя есть на примете надежное место?»

Я говорю – «Да, есть».

Он говорит, типа, надеясь, но не очень уверенно – «Можно позвонить в ФБР».

Нужно дать ему понять, что он наивен, и сделать это вежливо, поэтому я саркастически ухмыляюсь и говорю – «Зачем? Они открыли отдел по присмотру за детьми?»

Он говорит – «Это не шутка, Гвен».

Я говорю, сухо – «Знаю, что не шутка. Поэтому ты и не будешь звонить в ФБР. По крайней мере сейчас».

Я скачу в спальню и там выбираю себе пару черных свободных брюк, мой любимый мохеровый свитер, мягкие туфли без каблука, и еще несколько вещей, и я по большей части готова, после чего я накидываю мой специальный бежевый жакет. Нужно его видеть. Купила в Барселоне два месяца назад. Я причесываюсь, открываю ящик прикроватного столика, удостоверяюсь, что револьвер хорошо смазан и заряжен, и кидаю его в сумку – на всякий случай. Беру бумажник, удостоверяюсь, что в нем есть наличные. И мы выходим.

***

– Нет. Нет, нет, нет, – сказал капитан Марти. – Пожалуйста, признайся – это одна из твоих больных шуток. Пожалуйста. Что я такого сделал, чем я все это заслужил?

– Мне очень жаль, – сказал Лерой без тени сочувствия в голосе.

– Ты меня разочаровываешь, Лерой. Я не желаю, чтобы вся эта гадость растягивалась на месяцы, пока над нами не начали смеяться … Ну, хорошо. Говори. Только по делу.