Элизабет Адлер - Богатые наследуют. Книга 2

Поппи никогда не видела кого-либо обнаженным, даже Энджел, и была удивлена естественным отношением к своей наготе Нетты и ее цветущим красивым телом.

– Ты слишком хороша для них, Нетта, – яростно сетовала Поппи, – ты слишком красива и слишком мила для этих ублюдков.

– Лучше посмотри на себя, – усмехнулась добродушно Нетта. – И что это ты заговорила совсем, как я? Конечно, я слишком хороша для них, но я должна как-то жить, а? Пока жива, – добавила она, зевнув.

– Что ты имеешь в виду – пока жива? – спросила озадаченная Поппи.

– Что ты видишь, когда выглядываешь на улицу? Толпы молодых девушек… молодых девушек, Поппи. Совсем немного шлюх, которые зарабатывают этим на жизнь после тридцати – если они, конечно, еще живы и их не пришила эта шваль.

– Шваль? – повторила Поппи, сбитая с толку. – Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Ничего, малышка, – пробормотала Нетта, сонно закрывая глаза. – Узнаешь.

Руки Поппи стали красными и шершавыми от постоянной стирки: она терла на стиральной доске изношенные простыни и истончившиеся полотенца, ветхое белье и дешевые блузки в большом металлическом тазу на нижнем этаже, выжимала их и развешивала для просушки на веревках, натянутых на улице, куда почти не заглядывало солнце. Она скребла полы и отмывала ступеньки, она вытирала пыль с баночек с пудрой и румянами и вообще приводила в порядок их убогое хозяйство. Иногда, в благодарность за их дружбу, она покупала на рынке маленький букетик цветов, в конце дня они продавались за один су, и ставила каждый цветок в отдельную баночку и разносила их по комнатам девушек, чтобы порадовать их, когда они утром вернутся домой.

Уличные женщины были не намного старше ее, по они знали, что Поппи на них непохожа.

– Ты высшего класса! – восклицали они с материнской гордостью, толпясь, чтобы взглянуть на нее и всплескивали руками около Лючи, которого обожали. Их глаза, когда они дивились на маленький комочек нарядных перьев, были похожи на яркие бусины, такие же, как и у самого Лючи. Они неуверенно протягивали ему небольшие дары – орехи или тыквенные семечки, боясь, что он их клюнет.

– Он освещает наш дом, – говорили они восторженно, когда попугай расправлял свои маленькие пестрые крылышки, показывая алый блестящий пушок. Лючи был домашним любимцем, подобных которому у них никогда не было и на которого они могли излить свою любовь, заботу и ласку – то, что они никогда не дарили мужчинам.

Но, когда они уходили в ночь, со своей шумной трескотней и резким смехом и дом наполнялся молчанием, Поппи ощущала, как знакомая тоска одиночества опять сгущается внутри нее. Она думала в отчаянье о доме, о Нике и Розалии – и о Грэге. В ее мыслях Грэг стал героем. Он никогда не повел бы себя, как Фелипе или моряки. Грэг был человеком чести. Он предложил ей свою любовь, а она, как дурочка, отвергла ее – пока не стало слишком поздно. Она думала об Энджел и о «близнецах», но Поппи никогда не думала о рожденном ею ребенке, как о своем собственном, и никогда не пыталась вспомнить, как он выглядел, представляя себе детское личико. Девочка была дочерью Энджел и так мало имела отношения к жизни Поппи, словно не она ее родила.

Прошлое размывалось под напором реальности настоящего, и, вместо того, чтобы беспокоиться о себе, она беспокоилась о Нетте, прозябавшей на улицах на резком зимнем ветру: жалкое подобие боа дерзко обернуто вокруг шеи, изношенные ботинки пропускали воду и слякоть.

– Нетта, – говорила она встревоженное, – наверняка есть что-то, что тебе больше подходит, чем это.

– Наверняка, – отвечала Нетта с озорной усмешкой. – Миллионер, который только и ждет момента, чтобы свести меня с ума.

И она тащила Поппи в кафе выпить бренди и горячего бульона и взбодриться, а еще – чтобы убежать от холода, который выстудил их жалкую неотапливаемую комнату. Бывали ночи, когда даже Нетта не могла заставить себя выйти на улицу, и вместе с бедным замерзшим Лючи, оказавшимся так далеко от своих жарких джунглей, они с Поппи прижимались друг к другу, пытаясь согреться, и нашептывали друг другу истории из своей прошлой жизни. И никогда не говорили о будущем. Даже не упоминали о нем.

Нетта ошиблась насчет Жанны, девушки из мансарды. Она не умерла той зимой. Каким-то чудом она еще цеплялась за жизнь, надрывно кашляя кровью, но с храброй улыбкой выползая на улицу. Но к январю она слишком ослабела, чтобы взбираться по ступенькам, и уже лежала в постели, глядя молча вверх на клочок неба, который был виден через маленькое окно высоко на стене, и улыбаясь девушкам, приходившим подбодрить ее. Они приносили одеяла из своих комнат, чтобы хоть как-то согреть ее, и кастрюльки с горячим супом из кафе, надеясь возбудить в ней аппетит, и баночки патентованных лекарств, купленные на скудные гроши – ведь доктор сказал, что эти лекарства могут ей помочь; и приносили белладонну, чтобы облегчить ее боль.

По ночам Поппи часто сидела у постели Жанны, читая ей книжки, взятые из стопок Нетты, или просто болтала с ней. Жанна была слишком слаба и отвечала только шепотом из боязни приступа кашля и пугающих кровотечений, но она смотрела на Поппи с такой благодарностью и привязанностью, что Поппи не выдерживала и отворачивалась, чтобы Жанна не увидела скорбь в ее глазах.

Лючи сновал туда-сюда по своей деревянной жердочке, сделанной из старой ручки от метлы, наклоняя головку набок и поглядывая на девушек с любопытством. Он подрастал, становился больше и сильнее, а когда он расправлял крылья, распушив красивые изумрудные и алые перья, чтобы согреться в выстуженной комнате, глаза Жанны искрились от восторга – и от лихорадки.

– Поппи, – хрипло выговаривал Лючи, – Поппи cara,[5] Поппи chérie,[6] Поппи дорогая…

И вопреки себе Жанна смеялась, и это снова вызывало кашель и кровь…

Когда в комнате становилось слишком холодно, Лючи забирался к Поппи под шаль, и, ощущая прижавшееся к ней маленькое тельце птички, Поппи чувствовала себя не такой одинокой.

По-весеннему весело сиявшее в ярко-голубом небе солнце в окне в первое ясное утро апреля было последним, что Жанна видела в своей жизни, прежде чем закрыла глаза и с легчайшим из вздохов умерла.

Нетта торопливо обходила квартал, собирая деньги на похороны, и потом вместе с плачущими уличными женщинами шла за катафалком, везшим дешевый сосновый гроб, провожая Жанну в церковь Святой Девы Марии.

Даже церковь была обветшалой, думала с отчаяньем Поппи, слушая панихиду; латунные канделябры давно не чистились, и не было цветов на алтаре.

– Бедная Жанна, – проговорила она скорбно, когда гроб опускали в промерзшую землю. – Как ужасно так кончить… как ничто.