Андрей Остальский - Синдром Л

Ознакомительный фрагмент

— Я не…

Почему я все еще пыталась с ним объясняться, когда нужно было кричать «караул», до сих пор не понимаю. Наверно, обратная сторона хорошего воспитания. Непреодолимый рефлекс такой — отвечать человеку на вопрос.

Но я, собственно, и ответить-то не успела, потому что ровно на словах «я не» какая-то железная рука заткнула мне рот и нос тряпкой, пропитанной чем-то невероятно вонючим. Попыталась я тряпку от лица оторвать, но куда там — железные пальцы обхватили мои руки, кто-то двумя движениями разорвал рукав, и в локтевой сгиб вонзилась игла. Еще секунду или две я продолжала бессмысленно сопротивляться, пытаясь вырваться. А чернявый красавец принялся считать, почему-то по-японски:

— Ич, ни, сан, си, ого, роко, сичи, хачи, кю, жю…

И где-то уже с «ого, роко» голос его стал от меня отдаляться, звучать все тише и глуше, как будто я проваливалась в какую-то вату. А заодно уже и свет божий начал меркнуть потихоньку, и, главное, мне все вдруг стало все равно, и я с полным безразличием к жизни, смерти и всему прочему погружалась уже без всякого сопротивления в густую, липкую, противно теплую темноту.

Глава 3. С

На следующий день я отправился в чужое отделение, в распоряжение старшего оперуполномоченного Чайникова (по кличке, разумеется, Чайник). Но вообще-то это был умный парень, хитрый и не злой. В отделении его любили, тем более что он ловко изображал из себя какого-то сексуального чудака. То, что он без мата слова сказать не мог, так таких у нас хоть пруд пруди. Но он приобрел совершенно беззлобную, ласковую манеру материться. Кроме того, изображал постоянную сексуальную озабоченность, но тоже лишенную агрессии и физического напора. Так, постоянное зубоскальство на половые темы и добродушно-лукавое комментирование событий при появлении в поле зрения объектов противоположного пола. Так что попасть в распоряжение Чайника было большой удачей. Причем я понятия не имел, чем мы с ним должны заниматься — Михалыч, как всегда, напускал таинственности, хотя наверняка речь не шла о похищениях иностранных дипломатов. Так, что-нибудь канцелярское.

Ну, в общем, именно так оно и оказалось. Нам с ним было поручено разбирать дела «заснувших» агентов — тех, кто по той или иной причине давно, несколько лет уже, не написал нам ни строчки.

— Скучное дело! — сказал я, как только Чайник посвятил меня в производственную тайну.

— Вовсе, блин, нет, — возразил Чайник, — тут кое-что очень даже заедрательское может найтись.

Но все же, когда я увидал горы пыльных папок, разложенных для нас с Чайником на трех столах, я приуныл.

— Я думал, хоть часть будет на компьютере, — вздохнул я. — А тут… замучаешься пыль глотать.

— Ничего, ничего, я лично люблю папочки полистать. Машу пальцем не испортишь.

И действительно, Чайник самым натуральным образом послюнявил пальцы и раскрыл верхнюю папку с ближайшего стола.

— Погодите, погодите, товарищ майор, — взмолился я. — Задача не совсем ясна. Каковы критерии отбора? Я же никогда этим делом не занимался! То есть: что ищем?

— А тебе что, ничего твой Михалыч не объяснил? — удивился Чайник.

— Нет, ему некогда было, он на совещание опаздывал.

— Ну ладно, объясняю для умных и для мудачков. Задача: быстро просеять всю эту хурду — за день двести дел! — и выявить тех агентов, кто может представлять серьезный оперативный интерес. Кроме того, теоретически может и информация какая-нибудь необыкновенная попасться. То есть, по идее, ничего такого здесь не должно быть, разве что по разгильдяйству. Это так… зачистка. После нас никто больше смотреть не будет, отправят, нах, прямиком в архив. А там — все равно что в землю закопать. Так что это последний шанс извлечь что-нибудь из этой кучи.

Чайник иллюстрировал изложение нежно произносимыми уменьшительно-ласкательными матерными словами. Он говорил: «херочек», «мудачок», «блядушка». И даже более стандартные матерные слова-заменители, например, «захерачили» вместо «отправили», произносил так ласково и нежно, что они начисто лишались всякой матерной злобы и агрессии. Вместо «замучаешься» он придумал какой-то немыслимый глагол «заедрешься».

— Слушай, Санек, — говорил он, — ты, смотри, не тушуйся, не боги же горшки… Что они там делают с горшками-то, извращенцы?.. Ты — опытный опер, так что решай смелее. Много времени на каждое дело не трать, а то мы тут до пенсии проедремся. Показываю: берешь лядскую папочку, листаешь, читаешь, да, сначала в списке — видишь список-то? — напротив номера галочку проставляешь… Вот, например, вот это — 33637, и какие-то буквы еще есть. Е-Б-М… Не, я серьезно, посмотри, если не веришь.

— Верю, верю, — сказал я торопливо.

Чайник перелистал несколько страниц и сказал:

— Гляди-ка, тут одна… псевдоним Антонина, на своего мужа писала несколько лет. Скажу точнее: два года и семь месяцев писала. Высказывания его всякие фиксировала нехорошие… Непатриотичные. Вот тут в одном месте так вообще — просто преклонение перед Западом… Ну вот, писала-писала, а потом перестала. Как ты думаешь, почему?

— К другому ушла… или развелись, — предположил я.

— Нет, просто мы мужа ейного с руководящий должности задвинули — нечего родную власть ругать. И тут же — понимаешь, тут же! — роман мужа с подчиненной Шуваловой не-мед-ленно прекратился! Каково, а? И человек сразу же вернулся в семью! Ну а Шувалова эта… красивый небось бабец, по всему чувствуется, хороша… Чего только ей этот старый хрыч, чужой муж, понадобился? А потом вот раз — и стал без надобности. Вообще, ты заметил, как только наш брат мужик должность теряет, так сразу его привлекательность для противоположного пола снижается в разы. Я думаю, это не из-за корысти, а потому, что власть — мощнейший сексуальный магнит, посильнее, чем там нос особый, или зубы, или глаза какие-нибудь жгучие. То есть, ежели тебя понизили, считай, сразу уродом стал из красавца.

— Ну да, — согласился я, — таким же образом и наша принадлежность к Конторе на некоторых действует… Даже больше тебе скажу. Я думаю так: достаточно, чтобы ты сам себя ощущал конторским, носил в себе эту силу, эту власть, чтобы бабы это чувствовали.

Чайник взглянул на меня с интересом, как будто я его слегка удивил, как будто он впервые меня увидел, потом почесал ухо, подумал и сказал:

— Не, не все… Не все это чуют….

— Да, только бабы особенной породы.

— Может, ты и прав… Насчет особой породы. Но относятся они к ней или нет, иногда не сразу поймешь.

— А иногда, — вдохновенно подхватил я, — взглянешь на нее, родимую, принюхаешься и сразу чувствуешь, эта — наша, эта — поймет и оценит.