Фредерик Дар - Значит, ты жила

— Опять Тейон безобразничает!

Она выходила на порог и, подбоченясь, осыпала бранью этого дурака, который размахивал своими вилами за воротами, не осмеливаясь войти во двор…

Да, чувство, которое я испытывал в настоящий момент, было похоже на тот детский ужас. Только не было больше спасительной калитки… И не было моей матери; в облике пара, поднимающегося от обданной кипятком капусты, ее фигура казалась такой крепкой…

И тогда я повернулся к Сильви. Я был счастлив, что она — женщина. Ее маленькие глазки заглянули в мои глаза. Она почувствовала, она поняла…

Внезапно в ней произошла какая-то перемена.

— Господин следователь!

Я не узнал ее голос, он прозвучал твердо и уверенно.

— Да, мэтр?

— Позволю себе принять к сведению ваши слова…

— То есть?

— Я полагаю, вы выходите за рамки ваших служебных обязанностей, ибо ваши слова являются своего рода угрозой…

Он не мог опомниться от изумления. Он-то думал, что ее вообще не следует принимать в расчет, а она вдруг стала на дыбы. И я сразу почувствовал себя не таким одиноким. Я больше не был маленьким мальчиком, который, спотыкаясь, со всех ног удирает от пьяной скотины.

— Что вы хотите этим сказать, мэтр? Мне кажется, вы сгущаете краски!

— Никоим образом. Просто я воспринимаю ваши слова буквально. В деле, которое вы расследуете, все совершенно ясно. Мосье Сомме, неожиданно вернувшись домой… Я настаиваю на этой формулировке, и вы не можете ее оспаривать! Неожиданно вернувшись домой, как я уже сказала, — застал свою жену в объятиях своего друга да еще в собственной спальне… Он рассвирепел, он выстрелил! Как и при каких обстоятельствах — вот, что вам надлежит установить. А вы стараетесь состряпать дело о преднамеренном убийстве, тогда как в данном случае такое может прийти в голову в последнюю очередь!

— Я стряпаю дело о преднамеренном убийстве, мэтр?

Ледяной тон следователя испортил ей весь эффект.

— Только что вы так и сказали Сомме!

— Я высказал ему свое убеждение в том, что в этом деле не так все ясно, как казалось с первого взгляда. Мне платят, мадмуазель, за убеждения такого рода и за то, чтобы я мог их обосновать!

На этот раз она промолчала.

— Почему Сомме не упомянул о телефонном звонке? Немыслимо, чтобы он о нем забыл!

— И тем не менее речь идет о простой забывчивости с моей стороны, — заверил я.

— Как же получается, что слуга не слышал названия этого так называемого паштета?

Сильви пожала плечами.

— Этот человек — вьетнамец, вероятно, он не обратил внимания на слово, которого не знал. Не забывайте, что у него не было параллельного аппарата. Он сам нам сказал, что во время телефонного разговора занимался своими делами…

— Да, навострив уши, как все слуги! Почему погибший спросил: «В котором часу вы придете?», Сомме?

Теперь я вновь обрел все свое хладнокровие. Выпад Сильви Фуко против судьи восстановил равновесие, что пошло мне на пользу.

— На самом деле он спросил у меня: «В котором часу вы приедете?». Он думал, что я вернусь в тот же день.

— И что вы ему ответили?

— Что я заночую в Анже…

Лешуар легонько погладил свои впалые щеки, словно проверяя, хорошо ли они выбриты.

— А те слова, которые он прошептал, разговаривая сам с собой, после того как повесил трубку: «А мне так не хотелось выходить сегодня!». Вы назначили ему встречу у себя дома, Сомме, я просто чувствую это!

— Нет! Это нелепо: я уезжал…

— Почему же он так сказал?!

Сильви вмешалась и теперь.

— Но мне кажется это совершенно очевидным, господин следователь…

— В самом деле?

— Ну да. Позвонив своему другу, мосье Сомме сообщил о своем отъезде. Это означало для того, что путь свободен и он сможет навестить свою любовницу…

— И он не скрывал досады! — усмехнулся следователь. — Не слишком-то лестно для покойной мадам Сомме!

— Кто вам сказал, что это замечание, произнесенное им вслух, свидетельствует о чувстве досады? Простая констатация факта — то же самое мог бы сказать любой человек при любых обстоятельствах.

На этот раз Лешуар не стал настаивать. Он встал, делая знак секретарю. Тот промокнул свой труд, написанный каллиграфическим, точно в школьных прописях, каким-то старомодным почерком… Я подписал, не читая, и вышел, не простившись со следователем.

Ожидавшие в коридоре охранники приготовили наручники.

— Минутку! — бросил им мой адвокат, увлекая меня за собой в другой конец коридора.

Она была хрупка и совсем не так уродлива, как мне показалось при наших первых встречах. Ее глаза блестели, во взгляде было что-то трогательное.

— Послушайте, мосье Сомме, дело осложняется, вы понимаете и сами!

— Похоже на то…

— Совершенно очевидно, что вы мне не все сказали. Завтра я приду к вам в тюрьму. Подумайте хорошенько: вам придется рассказать мне ВСЕ.

Я рассматривал ее рот: тонкие губы с опущенными уголками делали ее лицо каким-то безвольным.

— Я в самом деле забыл об этом телефонном звонке.

Но она мне уже не верила. К недоверию примешивалось чувство бесконечной грусти.

— Я должна вам помочь, мосье Сомме! Но моя помощь не будет эффективной, если…

Один из конвоиров, младший капрал, приблизился к нам, поигрывая наручниками.

— Извините, мэтр, но…

Я положил ладонь на руку Сильви Фуко, постаравшись, чтобы охранники не увидели мой жест.

— Сильви, послушайте…

Она залилась краской. Быть может, впервые мужчина называл ее по имени… Ее смутил мой низкий, чуть хрипловатый голос, мой лихорадочный жест, мой взгляд, прикованный к ее лицу…

— Сильви, я…

В действительности мне нечего было ей сказать. Все сводилось к этому порыву благодарности, к этому легкому прикосновению, которое было знаком признательности. Я благодарил ее за поддержку, которую она мне сейчас оказала. Только что в кабинете следователя я перенесся на двадцать пять лет назад… Сосед с вилами, пьяные крики, глубокие рытвины на дороге, на дне которых всегда, даже в самую жару, застаивалась вода…

У Сильви в ту минуту был успокаивающий взгляд, как у моей матери, точно такой же покровительственный взгляд; она так же восставала против пугающей меня опасности, истинное значение которой она понимала.

Я повернулся к охраннику и протянул ему руки.

Остаток дня и большую часть ночи я провел во власти так и не покинувшего меня страха.

Я спрашивал себя: «Почему следователь почувствовал, что ты виновен? Что же не клеится в твоей истории?»

Я пытался найти ответ, но тщетно. Все мне казалось настолько хорошо задуманным и точно выполненным… Словно часовой механизм! И тем не менее этот пообносившийся верзила догадался. Кажущиеся очевидными факты его не обманули. Подобных случаев у него была тысяча, и он на них долго не задерживался; однако сразу почуял, что мой случай — особый.