Анастасия Соловьева - Полюбить Джоконду

— Ну и как? — выдержав паузу, спросила она.

— Потрясающе!

— Вот и я думаю, — согласилась Елена. — Меня просто не поймут. Пойду уж лучше в джинсах.

— Где ты взяла такое платье?

— Наташа подарила. Я ведь к ним ездила в прошлое воскресенье. А ты и не в курсах… со своими делами.

— Ладно, — вздохнула я. — И кстати, у меня тоже есть для тебя подарок. Вот. — Я протянула дочке карташовскую бумажку.

— Ух ты! — Ленка похрустела купюрой. — Спасибо, мам. Хороший подарок. И главное, знаешь что?.. Он резко меняет дело.

— Какое? — не поняла я.

— Насть! — уже кричала дочь в трубку, не обращая на меня внимания. — А у меня тут денежки завелись!.. Откуда-откуда… Мама дала. Так что пошли… Ой, да не буду я краситься… Ну, ресницы накрасить — две минуты… Все давай у «Рамстора» через полчаса.

— Ты там не напивайся особо. — Я усмехнулась. — А кого еще пригласили?

Выходило, что народу придет очень много. Две Ленкины одноклассницы, мальчишки из группы Настиного брата Макса, их сосед по подъезду Коля и его девушка…

— Все, мам! Бегу, уже опаздываю! — Ленка накинула куртку поверх тонкого белого свитера, провела по губам бледной перламутровой помадой.

— Лена! До одиннадцати, — фальшиво-строго крикнула я.

Мне тоже нужно было собираться. Стрелки часов приближались к четырем.

Я привела волосы в состояние художественного беспорядка, нанесла нехитрый макияж. Сильно накрашенное лицо немыслимо на парсуне. На первый сеанс я пришла почти без косметики, и Гришка это одобрил, объяснил: из сеанса в сеанс нужно выглядеть одинаково. Поэтому та же бархатная юбка, тот же вьетнамский джемпер… Несмотря на то что календарная зима в разгаре, снег на улице стаял, а сегодня с утра поливает дождь. Обувь для такой погоды у меня более или менее подходящая, зато из верхней одежды — только норковый полушубок. Ничего, добегу как-нибудь до машины.

У лифта стояла соседка из квартиры напротив. В ее глазах засветился неподдельный живой интерес.

— Здравствуйте, Лиза. Вас и не узнать!..

— Да. — Я вдруг ощутила себя на пределе. Попади ты, толстая тетка, в такую ситуацию, можно ли было бы узнать тебя? — Такие вот метаморфозы!

— Что? — переспросила она.

— Чудесные превращения!!! — рявкнула я в ответ.

В лифте соседка обиженно отворачивается, зато у подъезда внимательно наблюдает за мной: я направляюсь прямиком к серебристому джипу. Ага! Информация к размышлению!.. Потом, когда все произойдет, тетка будет рассказывать на скамейке, что я была невоспитанной, грубой и ездила на шикарных машинах.

— Что с тобой? — комически-испуганно спросил Аретов.

Я невольно засмеялась:

— Ничего. Все в порядке.

— Поехали в Альпы, — трогаясь с места, почти утвердительно проговорил он.

— С сегодняшнего дня так Бутово называется?

— Нет, кроме шуток.

Но я заметила, что он в хорошем настроении, и догадалась: шутит.

— А что мы там будем делать?

— Не знаю. Придумаем что-нибудь. Шампанского выпьем. На лыжах покатаемся.

— Ладно, — согласилась я. — Когда ехать, сейчас?..

— Ну почему же сейчас? Сейчас — мы к Гришке.

Джип, вырулив из арки моего дома, молнией пролетел по улице, свернул на третье кольцо и скоро выехал на Варшавку. Шоссе было буквально забито автомобилями. Счастливчики пробивались на тротуар и нагло неслись навстречу пешеходам. Но нам не повезло: стиснутые машинами со всех сторон, мы преодолевали дорогу маленькими порциями, между которыми подолгу стояли.

— Сегодня запустили в производство вашу гостиную, — сообщил Аретов. — После праздников будет готова. Там твою парсуну повесим…

— Повесим, — согласилась я, хотя, что за гостиная, не знала ни сном ни духом. — Нам ведь недолго осталось работать…

— Недолго… Закончите портрет после праздников.

Да! После праздников начнутся будни! Объяснения с Карташовым… Сперва он не поверит, что я решила взбунтоваться. Будет уговаривать, может, даже денег предложит. Потом — поймет, пустит в ход свои материалы… Со вчерашнего дня я поняла, что это неизбежно, и исподволь стала приучать себя к таким мыслям… А Аретова я больше никогда не увижу! Украдкой я посмотрела на него: каким дорогим, близким он мне показался вдруг! В конце концов окажется, что лучшие минуты моей жизни прошли в машине, в пробке на Варшавском шоссе. На окраине ада, как я пошутила когда-то.

Тут раздался телефонный звонок.

Я поняла: звонит Гришка. Что-то там у него не клеится, не сходится. Короче, на сегодня сеанс отменен.

— Что будем делать? — поинтересовался Аретов, отключившись.

— А что?

— Такими темпами, — он взглянул на часы, — минут через десять мы доедем до МКАД… Тебя домой отвезти?

Я молчала. Неужели даже на такую скромную радость, как вечер в обществе Аретова, я рассчитывать не могу… И он тоже хорош: домой хочет везти, а обещал — в Альпы!

— Отвези домой.

— Расстроилась?

— Конечно, протаскались без толку целый вечер!

— А знаешь что? На МКАД сейчас тоже, наверное, пробки. Поедем ко мне. Немного отметим праздник… Как ты думаешь?

— Не знаю.

— Значит, поедем.

Все в этом мире имеет конец и начало. Наступил момент — мы пересекли МКАД и через несколько минут были уже в Сашиной квартире. Я привычно прошла в комнату и села в кресло напротив мольберта. За мной вошел Саша. Он остановился у мольберта, собираясь что-то сказать, уже улыбнулся и вдруг замер.

— Что? — прошептала я. — Что с тобой?!

Аретов не ответил, лишь быстро посмотрел на меня прищурившись, как щурился иногда Гришка, когда писал портрет. Я поднялась. Теперь он глядел не отрываясь, точно на диво, которое вдруг явилось ему. Мне стало неловко.

— Саша, — окликнула я его. — Что ты, Саша?

Он все смотрел на меня долгим, каким-то мучительно-вдохновенным взглядом. Никогда я не видела таких глаз. Ни у кого.

Я подошла и тоже взглянула на парсуну. Точнее — на себя.

Из коричнево-золотистого мрака появлялась, скорее являлась женская фигура в глухом черном платье. В нежной узкой руке она несла впереди себя белую грустно склоненную орхидею. Ее лицо лишь только выступало из золотистого сумрака и было печально, точно от цветка наполняясь бледностью и грустью.

Мы еще долго разглядывали портрет. И пока разглядывали… казалось, даже воздух в комнате изменился.

Он увидел! Он сумел передать!.. И тьму, в которой я жила последние годы, но которую тщательно скрывала ото всех. И черное, глухое, почти монашеское платье — мое безграничное одиночество, иллюзией семьи скрытое от посторонних глаз. Смеясь и балагуря, Гриша каким-то чудом почувствовал все это, а теперь, глядя на портрет, ощутил и Аретов. Я догадалась, почему он молчит. Не знает, как говорить со мной после сделанных открытий.