Миранда Гловер - Шедевр

Кэти благоразумно воздерживалась от расспросов, и я тоже ничего не пыталась объяснить.

— А «Кларион» у тебя есть? — нерешительно спросила она.

Заголовок на первой странице гласил: «Гейша от искусства летит домой».

— Да. Слишком большая плата за положительную рецензию Джона Херберта в прошлом. Он оказался самым большим негодяем из всех своих коллег.

— Нет, я имела в виду статью внутри, — нервно проговорила Кэти.

Я почувствовала тошноту и открыла газету. Там, на третьей странице, в ряд красовались все три рисунка, которые я выкупила у Кенни Харпера. Под ними был такой текст:

Теперь, когда Эстер Гласс продала себя, мы предоставляем вам возможность ознакомиться с некоторыми ее произведениями. У «Клариона» имеется доступ к высококачественным репродукциям этих трех ранних шедевров (!), которые будут переданы счастливцу, придумавшему для них наиболее удачное название. В голову почему-то приходит название «период творческого становления».

Как всегда, когда на горизонте маячили стресс и эмоциональный срыв, я с головой окунулась в работу. Я закрыла дверь в мир, в котором на мои окна круглосуточно обращены десятки фотоаппаратов. С этого момента до открытия выставки я не хочу больше слышать ни одного слова о прессе. Накопилось слишком много проблем, с которыми предстояло справиться, и я решила отгородиться от них. Наверное, я была неправа, когда говорила, что смогу играть с репортерами по их правилам. Эйдан как в воду глядел: чем больше «желтые» издания интересуются моим искусством, тем кровожаднее они становятся, а у меня нет достаточного количества внутренних ресурсов, чтобы быть их донором. Меня необычайно расстроил и удивил тот факт, что Кенни продал им копии рисунков. Я все-таки не сумела остановить его. Я могла бы подать на него в суд, но какой смысл? Рисунки теперь выставлены на всеобщее обозрение. По крайней мере, у меня находятся оригиналы. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем журналистам надоест обсуждать отношения Эйдана и Эстер и они переключатся на связанные с рисунками темы. И раскопают все тайны моей юности. Я знала, что это всего лишь вопрос времени.

Шла вторая неделя марта. Выставка в галерее Тейт Модерн открывается в конце мая. Мне необходимо воспользоваться оставшимся временем, чтобы обработать материал. У меня есть все необходимые составляющие: исследования по семи темам, костюмы, сценарии и видеозаписи с моими выступлениями. Но объединение всех серий в единое целое с использованием моего личного опыта являлось непривычной для меня работой. Я хотела, чтобы серии перекликались между собой, были визуально интересными и тематически законченными. Моя собственная продажа станет основой всего фильма. Просто рассказать семь историй было бы слишком банально. Мне необходимо провести между ними параллели.

Я принялась просматривать все фильмы. Потом стала их редактировать. Это трудоемкая кропотливая работа, требующая полного одиночества, чтобы адекватно оценить материал. Было что-то волшебное в том, чтобы смотреть, как характеры моих героинь раскрываются на экране. Я уже абстрагировалась от представлений и теперь оценивала их объективно, временами даже забывая, что актриса в костюме — это я. В течение этой недели я действительно принадлежала Бену, но также и всем семи представляемым мною образам, — и это нужно отобразить в фильме.

Самой сложной была работа над выступлением Мари на аукционе. Казалось, она сознает свою женскую привлекательность, но ее образ неоднозначен: она не уверена в своей личной значимости. Кристина выглядела абсолютно неземной, но ее съемки были самыми полными, и она также являлась связующим звеном между героинями, так как молилась за каждую из них. Изабелла самая властная, она наслаждается общением с толпой, к тому же является самым забавным объектом серии. Викторина была замкнута в собственном мире разврата — жалкое и обреченное место — отвергнутая и злая, без перспектив на будущее. Ее личность казалась расплывчатой и ускользающей. Но мне даже нравилась ее двойственность. В конце концов, на протяжении веков каждый находил в ее образе то, что искал. Я не собиралась осуждать ее. Что касается миссис Лейлэнд, ее выступление получилось одухотворенным, прекрасным и в то же время эмоционально наполненным — романтичным и безнадежным одновременно. На экране я раскачивалась, затем упала, и этот жест показался намеренным. Каждый раз, как я смотрела эту сцену, у меня сжималось сердце.

Просматривая представление Юдифи, я видела, насколько тонкой становилась грань между игрой и реальностью. На экране я выглядела безумной и темпераментной, что напоминало о ссоре десятилетней давности с тем политиком. Частично такое впечатление было связано с тем, что камеру держал человек. Бен экспериментировал с ней как только мог: удалял изображение и наводил, показывая крупным планом мое лицо, одежду, турецкую саблю и голову Олоферна, наполнявшую общую картину сумасшествием. Глаза Юдифи были еще более безумными, чем я намеревалась показать, а тело излучало неудовлетворенную чувственность. Глядя на эти кадры, я заново переживала экстаз. Неудивительно, что все чуть не кончилось бедой. В тот момент я была целиком во власти искусства.

Теперь я видела, что после монтажа фильмы получатся потрясающие. Каждый эпизод будет начинаться с самого шедевра, затем свет на экране постепенно погаснет, начнется мое выступление, а финальные кадры — снова лицо героини крупным планом. Это действительно великие шедевры. Они производят очень сильное впечатление. Но не хватало «клея», смысловой связки серий. В центре представления должна находиться живая душа — я, а также мои отношения со зрителем. И на этом месте работа застопорилась. Мой ум перебирал разные факты моей биографии, но я потратила годы на то, чтобы забыть, кто я такая на самом деле. Мне никак не удавалось примирить все качества своей личности, чтобы получился один цельный образ. Тем не менее, каким-то способом надо было найти настоящую Эстер Гласс, чтобы поместить ее в центр работы.

В течение следующей недели я отвечала только на звонки от Петры и Кэти. Петра разлюбила немца и теперь хандрила. Почему ее романы всегда такие короткие? Наверное, скоро то же самое я спрошу у себя. После открытия выставки мы решили съездить куда-нибудь на юг. Приятно будет отдохнуть, почувствовать на своем лице солнечные лучи, прежде чем пресса снова накинется на нас. После аукциона к Петре тоже стали проявлять повышенное внимание как к выдающемуся дизайнеру. И они еще не видели остальных костюмов! После выставки в ее карьере модельера состоится очередной метеорический взлет.

Кэти ласково уговаривала меня позвонить Эйдану. Он начинает беспокоиться, говорила она, но я не поддавалась. Я чувствовала, что теперь, когда я взяла себя в руки и погрузилась в работу, такой разговор может отвлечь меня и все испортить. Эйдан должен вернуться из Нью-Йорка, но сначала мне надо решить, чего я хочу от будущего, прежде чем рассматривать его предложение. Я понимала, что мое поведение накануне отъезда из Нью-Йорка было по-детски глупым, но также знала, что Эйдан требует от меня слишком многого. Я решила не обращать внимания на его беспокойство, пока не закончу работу над проектом. Но когда я получила письмо от Бена, написанное от руки, все изменилось.

Моя дорогая Эстер,

скажи мне, как у тебя дела, и если ты ответишь, будто рада освободиться от меня, я не смогу спать по ночам, зная, что оскорбительно вел себя с человеком, которым так восхищаюсь, который настолько искренен — как в жизни, так и в творчестве. Поэтому я чувствую необходимость написать тебе это письмо с признанием — и просьбой.

Сначала признание: извини, но я постоянно снимал тебя на камеру, и не только в Аспене. Камеры следили за каждым твоим движением в студии. Поэтому теперь я могу просмотреть эти записи и вновь пережить некоторые моменты, как, например, когда в Артдене ты изображала Кристину — и этот щедрый откровенный образ Эстер Гласс, моего живого шедевра. Я вижу тебя распутной Викториной, чистой Марией, властной Изабеллой, смотрю, как ты восхищаешься чужими произведениями искусства, посетив нью-йоркский музей, или пьешь кофе с Соней в городском кафе. Но некоторые сцены, которые мне хотелось бы прокрутить еще раз, для меня уже потеряны. Я не могу выбросить из головы Юдифь и постоянно задаюсь вопросом, что она сделала со мной в ту ночь, или, может, что я с ней сделал. Я нашел на своей спине твои инициалы и герб, но, наверное, никогда не узнаю, как они там оказались. Шедевр подписывает своего владельца — последний неожиданный поворот семисерийного фильма. Я помню твою прекрасную кожу, эти тоненькие, серебряные на концах линии на твоем животе, которые обнажились, когда ты сбросила платье Юдифи. Почему я не знал, что ты родила ребенка? Что еще мне неизвестно о настоящей Эстер Гласс? И почему воспоминания о том вечере испарились из моей головы на следующее же утро?