Дафна Калотай - В память о тебе

— Похоже на скаутов. И лозунг — один в один.

— Точно. «Быть готовым к ударам судьбы» может быть…

— Аллюзией.

— Или не быть. Но кто знает наверняка?

Григорий кивнул, радуясь тому, что нашел единомышленницу. Ему давно уже хотелось поделиться с кем-то самым сокровенным, но он не решался. Золтан прекрасно понимал природу его научных исследований и причины, сформировавшие его характер, но при этом Григорий не чувствовал душевного родства между собою и венгром и не испытывал потребности поделиться с Золтаным личным. С Эвелиной они были друзьями, не больше. Он до сих пор не мог отойти после того, что случилось на субботней вечеринке. Завезя Эвелину домой, Григорий на прощание лишь мимоходом чмокнул ее в щеку.

— То же самое можно сказать и о предпоследнем стихотворении «Ночное купание», — переворачивая страницу, сказала Дрю. — Как по мне, так поэт оплакивает потерю…

— Потерю веры в совершенство мира.

Подходящий момент настал. Надо быть смелым. Надо показать ей то, что он уже показывал профессору Большие Уши. Григорий откашлялся.

— У меня есть еще письма.

Дрю уставилась на него. Зеленовато-карие глаза широко раскрыты.

Сердце Григория екнуло.

— Прочтите их на досуге, — сказал он, вынимая из портфеля сложенные вчетверо оригиналы писем и их переводы на английский язык. — Здесь вы найдете те же образы, что и в последних стихах Ельсина.

Сначала он протянул ей письма. Дрю прикоснулась к ним с такой осторожностью, словно бумага могла рассыпаться в руках.

— Кто написал их?

— Они подписаны «Твой навеки», а вот это — «Твой навсегда», но у меня есть причины считать, что их написал Виктор Ельсин.

— Да? — Ее глаза еще больше округлились. Дрю уставилась на начало первого письма. — А кому он пишет?

Григорий помнил, как недоверчиво качал головой профессор, помнил снисходительность, написанную на его лице. Какой будет реакция Дрю, если она узнает, что у него хранятся письма Нины Ревской? Но отступать было уже поздно.

— Письма начинаются просто словом «Дорогая!».

— Вы показывали их Нине Ревской?

Он глубоко вздохнул.

— Я пытался, но она не захотела меня слушать.

Григорий хотел уже отделаться традиционными отговорками «Для нее было бы болезненным возвращение в прошлое… Она хочет забыть прошлое…», но почувствовал, что сейчас самое время рассказать Дрю правду.

— Однажды, — начал Григорий, — я попробовал показать ей письма, но Нина Ревская не захотела иметь ничего общего… с ними и со мной… Прошел год, прежде чем я собрался с духом и написал ей письмо, в котором все объяснил. Ответа я так и не получил.

Дрю выглядела озадаченной.

— Почему она не ответила? — спросила она, но потом добавила: — Понимаю.

— Что понимаете?

— Любовные письма, но не к ней…

— Нет-нет, это не то! Ну… одно письмо любовное, но… ну… к чему тогда янтарь? Кулон?

«Пусть сама убедится».

Развернув письма, Дрю уставилась на русскую скоропись. Григорий видел, что она ничего не понимает.

— Я принес с собой переводы.

— Допустим, их писал ее муж… — Дрю взяла у него листки с переводами. — Вы говорите, что в письмах есть параллели с его стихами?

— В одном из писем. — Уверенность Григория несколько поколебалась. — Не волнуйтесь, я не собираюсь навязывать вам свое мнение. Просто мне кажется, что это интересно. Если у вас есть свободное время… Не сейчас, конечно. Я вижу, как вы заняты.

Дрю положила листки с переводами себе на стол.

— Сегодня у меня как раз свободный вечер. Вы меня заинтриговали. — Она помолчала. — Возможно, вместе мы сможем разобраться в этом.

Григорий хотел только поблагодарить ее за помощь, но вместо этого поднял руку и прикоснулся к ее длинным пальцам, а потом сжал их. Дрю молча смотрела на него. Он поднял вторую руку и легко провел по ее волосам. Потом его пальцы скользнули вниз по щеке.

Зазвенел телефон. Дрю отпрянула.

— Извините. Я не хотел… — сказал Григорий.

— Я могу не отвечать.

Но тут же бросилась к телефону и сняла трубку.

— Дрю Брукс, — поспешно сказала она. — Ой! Да, конечно. Буду через минутку. Сейчас закончу здесь и приду.

Она выглядела сбитой с толку.

«Я вел себя ужасно, — подумал Григорий. — Надо объяснить ей. Извиниться».

Но он сам себе не мог объяснить, что на него нашло.

— Извините, но мне только что позвонила Ленора… — положив телефонную трубку, сказала Дрю. — Мне нужно сейчас быть на собрании. Совсем вылетело из головы. Извините, но мне надо бежать… — Она сглотнула, избегая его взгляда.

— Ну… Да… Не стоит извиняться…

Григорий повернулся, нашел пальто и натянул его на себя, словно бронежилет.

— Прошу вас простить меня.

И выскочил за дверь.

Браслет прибалтийского янтаря. Приблизительное время изготовления — 1880 год. Пять кабошонов[53] диаметром 54 дюйма. В каждом — окаменевшее насекомое: грибной комарик (Diptera: Mycetophilidae), темнокрылый грибной комарик (Diptera: Sciaridae), белая моль, москит (Diptera: Psychodidae), неизвестное насекомое. Цвета варьируют от светло-коричневого до медового. Каждый кабошон оправлен в плетение желтого золота (63x55 мм). Проба золота — 14 каратов, 56 золотников согласно русскому стандарту. Клеймо ювелира «А Б» кириллицей (Антон Боровой, Москва). Золотая цепочка с застежкой. Цена — $ 30.000—35.000.

Серьги прибалтийского янтаря. Приблизительное время изготовления — 1880 год. Два кабошона диаметром 1/2 дюйма. В каждом ясно видно по окаменевшему грибному комарику (Diptera). Кабошоны оправлены в овальное плетение желтого золота. Проба золота — 14 каратов, 56 золотников согласно русскому стандарту. Частично стертое клеймо ювелира «А Б» кириллицей (Антон Боровой, Москва).

Цена — $ 15.000—20.000.

Кулон прибалтийского янтаря. Приблизительное время изготовления — 1880 год. Кабошон диаметром 3/4 дюйма с инклюзией — паукообразным насекомым с яйцами в паутинном коконе. Хорошая прозрачность, незначительные поверхностные дефекты. Кабошон оправлен в овальное плетение желтого золота. Проба золота — 14 каратов, 56 золотников согласно русскому стандарту. Клеймо ювелира «А Б» кириллицей (Антон Боровой, Москва). Золотая цепочка филигранной работы длиною 30 дюймов. Спирально-кольцевая застежка.

Цена — $ 50.000-70.000.

Примечание. Хотя данный лот не является частью коллекции Нины Ревской, мы уверены, что он принадлежит к первоначальному янтарному набору, созданному Антоном Боровым.

Глава двенадцатая

Днем почтальон доставил весточку от Шепли. Старый друг предпочитал присылать большие поздравительные открытки с репродукциями картин маслом. На этот раз на Нину смотрела черноволосая женщина в длинном платье с зонтиком от солнца. Должно быть, француженка. Девятнадцатый век.

На развороте мелким, аккуратным почерком Шепли было написано:

Моя дорогая Нина!

Ты не находишь, что эта женщина похожа на тебя? Роберт считает так же, как и я. Извини, дорогая, но я не смогу приехать в Бостон раньше мая. В апреле будет неудобно, а в последнюю неделю месяца я должен быть в Лос-Анджелесе на церемонии вручения награды. Ничего сверхординарного. Скромная награда местного значения, но пренебречь оказанной мне честью было бы верхом бескультурья. Жаль, что мы не сможем увидеться раньше. Я надеюсь, что ты поставишь эту открытку под эстампом Боннара[54]. Цвета, насколько я помню, будут прекрасно сочетаться.

Нина нахмурилась, подъезжая к стене, на которой висел Боннар. Такими пустяками она обычно не занималась, но на этот раз послушно поставила открытку на столик рядом с эстампом.

«Награда местного значения… Так вот, значит, как обстоят дела. Ладно, не будем его винить. Какая радость от поездки к такой старой развалине как я? А тут награда».

— Вы точно себя хорошо чувствуете?

Сидевшая в гостиной Синтия оторвалась от журнала и, нахмурив лоб, всмотрелась в ее лицо.

— Хорошо.

Слова давались Нине с трудом, словно когтистая лапа драла ей грудь.

Услышанное не убедило медсестру, тем не менее она, продолжая хмуриться, вернулась к чтению. Синтия предпочитала бульварную прессу, полную сплетен о знаменитостях.

— Я начинаю стесняться своего бриллиантика, — борясь с легким акцентом, сказала она. — Я и представить не могла, что вы настолько богаты.

Только сейчас Нина поняла, что в руках у нее вовсе не журнал, а каталог предстоящего аукциона. Его напечатали, и он уже поступил в свободную продажу. «Беллер» прислал ей один экземпляр по почте. Теперь он лежал на коленях Синтии.