Елена Катасонова - Концерт для виолончели с оркестром

На душе какое-то осеннее оцепенение. Она старается не думать, не вспоминать, не видеть перед собой исступленное, гневное, багровое лицо Володи.

- Что ж, давай - убегай от меня, улетай, уезжай! - Взмах руки, как крыло испуганной птицы. - Только знай: я без тебя жить не буду!

- Что же делать? - беспомощно лепечет в ответ Рабигуль, - Любовь Петровна совершенно здорова.

И Алик ждет.

- Уж лучше бы она не выздоравливала! - кощунственно вопит Володя. - И пропади он пропадом, твой благородный Алик.

- Что же делать? - повторяет растерянно Рабигуль.

Но Володя ее не слышит.

- Если бы ты любила, - возмущенно обличает он, - тебе бы и в голову не пришло... Напиши, что не можешь бросить оркестр - неужели тебе в самом деле не жалко? - напиши, черт возьми, правду: что любишь другого...

- Это жестоко...

- Жизнь вообще жестока, - сжимает зубы Володя. - И не надо никого жалеть!

Очень он сам себе в эти минуты нравится. Он - мужчина, борец, он шагает по жизни широко и размашисто. И своего не отдаст. Придумала тоже: она уезжает! Ну уж нет, дудки.

- Если это испортит его карьеру, - великодушно, смягчившись, добавляет он, - то можно пока что не разводиться. Но, честно говоря, когда женщина любит... - не может удержаться он от сентенции.

Рабигуль слушает, но не слышит. Далекий, преданный Алик стоит перед глазами. Его так безумно жаль! Но и себя жаль тоже. Однажды она пробормотала что-то на эту тему.

- Надо умножать общую тему счастья, - важно ответил Володя. Он где-то вычитал эти слова, но сейчас ему кажется, что придумал их сам, только что. Не говоря уже о тебе, - развивает он свою мысль, - разве Алик твой счастлив?

Володя внимательно смотрит на Рабигуль.

- Ты знаешь, счастлив, - решается возразить она.

- Да? - Володя сердит и полон иронии.

- Да, - стоит на своем Рабигуль и объясняет, как ей кажется, очевидное:

- Он ведь любит. А мы счастливы, когда любим.

Володя обиженно замолкает: кто-то любит его Рабигуль! Это он ее любит! Но счастлив ли он? Стихи упрямо не пишутся, студенты в этом году какие-то неинтересные, второго семинара ему не дали, давление скачет почти как у Сони. Любит! Еще бы: такую красавицу - да не любить! Володя поворачивает к себе Рабигуль, смотрит на нее укоризненно и сурово.

- Садись и пиши: так, мол, и так. А уедешь - я вправду не стану жить, так и знай!

Мысль об уходе из жизни понравилась ему самому; он видит страх в глазах Рабигуль, и этот страх говорит о ее любви больше, чем самые упоительные слова или даже поступки. "Мы счастливы, когда любим..." А когда любят нас? Тоже ужасно счастливы и горды, если только чужая любовь не мешает нашей к кому-то другому.

И вот Рабигуль идет за советом к Маше. Она единственная ее подруга, она знает все о ней и Алике, о ней и Володе. Только Алика она любит, а Володю нет.

Огненно-рыжая в этом сезоне Маша бежит на звонок, отворяет дверь, не спрашивая, кто пришел.

- Наконец-то! - смеется от радости. - А я все жду, жду...

- Ужин давно готов. Мой руки, садимся за стол.

- Если бы ты знала причину...

- Не важно, какая причина. Главное - ты пришла.

Маша вихрем носится по своей квартирке. В фартуке, тапочках с меховыми помпончиками, она чудо как хороша. Что-то оттаивает в душе Рабигуль.

- Винца отведаем?

- Давай.

Фужеры привез Алик все из того же Алжира. Высокие, на тонкой ножке, с матовыми узорами.

- За тебя!

- За нас, Маша. За нашу дружбу.

Маша внимательно вглядывается в Рабигуль, ставит фужер на стол.

- Что-то случилось? Погоди, выключу верхний свет и включу торшер.

Она гасит свет, тапочкой с помпончиком наступает на лежащую на полу кнопку. Оранжевой становится комната.

- Ну, рассказывай.

И Рабигуль рассказывает. Маша, свернувшись на тахте клубочком, покачивая ножкой, слушает. Меховой помпончик подпрыгивает в такт ноге.

- Так и сказал, что не будет жить? - недоверчиво переспрашивает Маша. Что-то не верится.

- Он же поэт! - восклицает в ответ Рабигуль. - Это же не простой человек, а поэт!

- Да уж, - хмыкает Маша. - Как, извините, его фамилия? Что-то не знаю я, грешница, такого поэта.

Пушкина знаю и о Лермонтове слыхала...

- Ты б еще восемнадцатый век вспомнила...

- Да и среди современников...

- Конечно, - горячится Рабигуль, - до Ахматовой и Тарковского ему далеко, но я говорю не о глубине таланта, а о глубине чувств...

- А я говорю о твоей судьбе, - перебивает Маша. - У тебя ведь тоже душа не торговки. И не технолога, - помолчав, добавляет она.

- А технолог при чем? - улыбается Рабигуль.

- Не знаю, - смеется Маша. - Все мы в плену предрассудков. Считается, технари грубее гуманитариев: ведь они имеют дело не с людьми, а с железом.

- Ох и фантазерка ты, Машка! Они еще как имеют дело с людьми.

- А ты-то, - добродушно ворчит Маша. - "Не будет жить..." Скажите пожалуйста...

Как легко им вместе, как тепло и уютно.

- Но ведь это любовь, - думает вслух Рабигуль. - Она просто живет во мне, переполняет душу, кипит в крови. Даже когда его нет, все равно он со мной рядом.

Не знаю, понимаешь ли ты...

- Где уж нам, - усмехается Маша.

- Всю жизнь о любви я только мечтала, - не обращает на реплику никакого внимания Рабигуль. - Не ждала уже, не надеялась. И вдруг... Понимаю теперь: любовь в самом деле требует жертв.

- Не знаю, не знаю, - подбирает со лба непослушные огненные кудри Маша. - Альку безумно жаль.

Да и тебя тоже.

- Меня? - удивляется Рабигуль. - Почему?

- Потому что второго Алика тебе не найти, - роняет загадочные слова Маша. - И я, знаешь, не доверяю велеречивым мужчинам. А уж в то, что без тебя он не станет жить... Это, мой друг, из романов. - Она мечтательно задумывается. - Вот бы проверить...

- Какая ты жестокая, Маш, - укоризненно замечает Рабигуль.

- Ну вот не верю! - страстно прижимает руки к груди Маша. - Как вздорный старик Станиславский.

Не верю - и все.

- А что он любит, тоже не веришь? - обижается Рабигуль.

- Верю. В это - верю, - успокаивает ее Маша, и видно, что она верит в самом деле.. - Еще бы ему тебя не любить! Он таких, как ты, и во сне не видал.

- Откуда ты знаешь?

- Потому что и я не видала, - объясняет Маша. - Может, у вас, в Казахстане, все такие красавицы, а в Москве - попробуй найди.

- Так что же делать? - все думает о своем Рабигуль.

- Потяни с отъездом, - советует Маша. - Наври что-нибудь. И вообще еще только октябрь.

- Да что это даст? - Рабигуль кладет голову на скрещенные руки, на стол.

- Не знаю, - честно признается Маша. - Только думаю, что-нибудь даст непременно. Опыт человечества доказывает, что политика проволочек очень часто дает положительные результаты. Предоставь все течению времени. И кстати, этот твой смертник о разводе не заговаривал?

- Он сказал, что если это повредит Алику, я могу...

- Я говорю о его разводе, - перебивает Маша.

Рабигуль совершенно теряется.

- Но это же само собой, - жалко лепечет она.

- Да-а-а? - возвышает голос Маша. - Ты так думаешь?

- В любви-.. - начинает Рабигуль, но Маша раздраженно машет рукой:

- Оставь пока что любовь в покое. Поговорим о жизни.

- Но жизнь - это и есть любовь! - восклицает взволнованно Рабигуль.

- Не скажи... Ужасно, если было бы так, - возражает непреклонная Маша. - Любовь - импульс, который дает человеку жизнь, ловушка природы. Любовь наполняет жизнь, вдохновляет на подвиги - впрочем, теперь уже нет, на какое-то время сияет, как солнце над головой. Но кроме нее есть много чего другого, и это другое, когда проходит взлет, вытесняет любовь, а часто - противостоит ей. Человек не в силах любить всю жизнь, тогда бы он не успел ничего толкового в ней сделать.

- Машка, да ты философ!

- Я пытаюсь тебя образумить. Дай слово, что потянешь до декабря. К декабрю - уверена! - что-то прояснится.

Рабигуль кивает не очень уверенно.

- Нет, скажи, что даешь слово, - требует Маша.

- Ну даю, даю, - сдается несколько обескураженная ее напористостью Рабигуль.

2

"Потому что если не любил - значит, и не жил, и не дышал..." Хриплый, неповторимый, единственный в мире голос со сдержанной силой выговаривает дающие надежду слова. Рабигуль только его и слышит, душа откликается на голос, словно тронули палочкой камертон. "Я дышу, и значит - я люблю! Я люблю, и значит - я живу!" А говорят, был запойным пьяницей, а потом наркоманом, изменял даже божественной Марине Влади - она сама об этом написала, чем вызвала гнев благородного семейства великого барда, да и не только семейства. Рабигуль видела по телевизору скандальную презентацию ее искренней, честной и чистой книги. Растерянная, но спокойная, Влади держалась из последних сил, а на нее наседала уродливая наша общественность, оскорбленные родственники, осиротевший сын покинул демонстративно встречу.

Рабигуль нажала кнопку магнитофона. Перерыв окончен. Пора за работу. И она сняла с виолончели чехол. "Ни о чем не думай", - строго приказала себе, и тут же кто-то выключил в ней все мысли и чувства вне музыки. Шторы были задернуты, горел электрический свет, не было ни дня, ни ночи, была только гармония звуков. После обязательных упражнений Рабигуль отдалась той музыке, которая пела в душе.