Дэвид Лоуренс - Белый павлин. Терзание плоти

Мне предстояло отправиться с письмом в Хайклоуз к миссис Темпест, моя мама написала ей относительно предстоявшего благотворительного базара в церкви. Я приведу Лесли с собой, мысленно сказал я себе.

Вечер был темным и каким-то противным. Фонари на дороге из Эбервича заканчивались у Неттермера. Их желтые отражения в воде придавали этому холодному сырому вечеру что-то зловещее. Лесли и Мэри сидели в библиотеке — эдаком кабинете, а заодно и комнате отдыха, помещении на редкость уютном. Лесли возлежал в большущем кресле у камина в облаках голубого дыма. Мэри сидела на табуреточке с огромным фолиантом на коленях.

Лесли вскочил, пожал мне руку, коротко приветствуя, и сел снова. Мэри улыбнулась и сказала:

— О, Сирил, как я рада, что ты пришел. Я так беспокоилась, а то Лесли заявил, что он никудышный кондитер. Да мне особой искусности и не нужно, хочется только, чтобы он не был медведем.

— А в чем проблема?

Она вздрогнула, захлопнув книгу с легким хлопком и сказала:

— Ой, мне так хочется приготовить те изумительные испанские тарталетки, которые так здорово делает твоя мама. Они невероятно вкусные. Увы, Мейбл о них ничего не знает, в моей кулинарной книге тоже нет рецепта. Я страницу за страницей просмотрела энциклопедию, раздел «Испания», но там о них даже не упоминается, а Лесли не хочет помочь, у меня голова кругом, а он хоть бы хны, вон сидит, чем-то раздосадованный. — Она посмотрела на меня с комичным отчаянием.

— Ты хочешь приготовить их к благотворительному базару?

— Да… к завтрашнему дню. Повар сделает остальное, но я тоже должна приложить руку к этому. Ты согласен, что они просто замечательные?

— Очень даже! Ладно, схожу, спрошу у мамы.

— Если тебе не трудно. Хотя нет, о, нет, нет, ты не можешь сновать туда и обратно в такой ужасный вечер. Мы просто устали от грязи. Мужчин нет дома… Уильям пошел встретить отца… а Джорджа мама послала к викарию. Он понес какие-то вещи. Я же не могу гонять девушек в такой вечер по пустякам. Вот и вынуждена обойтись без тарталеток и без клюквенных пирожных тоже… ничего, видно, не поделаешь. Я такая несчастная.

— Попроси Лесли, — сказал я.

— Он такой сердитый, — ответила она, взглянув на него.

Тот никак не отреагировал на ее замечание.

— Согласен, Лесли?

— Ты о чем?

— О том, чтобы сходить в Вудсайд ради меня.

— Зачем?

— За рецептом. Ну, будь хорошим мальчиком.

— А слуги на что?

— Они заняты оба… их нет дома.

— Тогда пошли девушку.

— В такой вечер? Кто пойдет!

— Сисси.

— Я не стану просить ее об этом. Мне стыдно.

— Сирил, верно ведь, что мужчины ведут себя зачастую постыдно?

— Да я могу сходить, успокойся, — сказал я. — Дома сейчас все равно нечего делать. Мама читает. Летти шьет. Ей тоже не нравится погода, как и Лесли.

— Но это неудобно, — сказала она, ласково глядя на меня. Окончательно отложив в сторону свою большую книгу, она подошла к Лесли.

— Ты не сходишь, Лесли? — поинтересовалась она, положив руку ему на плечо.

— Женщины! — произнес он, поднимаясь. — Нет предела их желаниям и их капризам.

— Думаю, он сходит, — сказала она весело и побежала за его пальто. Он медленно просунул руки в рукава, но так и не надел пальто до конца на плечи.

— Ну же! — сказала она, приподнимаясь на цыпочки. — Ты — высокое создание! Никак не наденешь пальто, да, дитя?

— Подай ей хотя бы стул, чтобы она встала на него, — сказал он.

Она резко дернула за воротник, но брат стоял бесстрастный, как овца.

— Какой ты плохой мальчик, Лесли. Я же не могу надеть его на тебя силком, ну ты и упрямец!

Я взял пальто и помог ему одеться.

— На, — сказала она, подавая ему шапку. — И не задерживайся там долго.

— Какой противный вечер, какая грязь кругом, — ворчал он по дороге.

— Да, — согласился я.

— В городе лучше, чем в деревне.

— Да. Тебе там понравилось?

Он начал длинное повествование о тех трех днях, проведенных им в столице. Я слушал, но почти не вникал. Куда больше внимания я обращал на крики ночных птиц у Неттермера и на прочие устрашающие звуки в лесу. С каким облегчением я захлопнул за собой дверь собственного дома, оказавшись в освещенном холле.

— Лесли! — воскликнула мама. — Рада тебя видеть.

— Благодарю, — сказал он, оборачиваясь к Летти, которая сидела с работой на коленях, сосредоточенно наклонив голову.

— Как видишь, не могу встать, — сказала она, протягивая ему руку. — Как хорошо, что ты пришел! Мы не знали, что ты вернешься из города.

— Но почему? — воскликнул он.

— Полагаю, тебе там было хорошо, — сказала она мягко.

— Да, спасибо.

Стежок, стежок, стежок; и вот уже игла начала прошивать другую ткань. Потом, не поднимая головы, она сказала:

— Да, без сомнения, ты производишь впечатление человека, которому всегда хорошо.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, у тебя на лице такое выражение… Ты не заметила, мама?

— Да, пожалуй, — сказала мама.

— Полагаю, это означает, что мы не можем задавать ему вопросы, — заключила Летти, сосредоточившись на шитье.

Он засмеялся. Она порвала нитку и пыталась снова вдеть ее в иголку.

— Чем вы занимаетесь в такую ужасную погоду? — неуклюже поинтересовался он.

— Ах, мы сидим дома, оторванные от мира. «О, даже ты, о ком мечтаю»… и тому подобное. Разве нет, мама?

— Ну, — сказала мама. — Я не знаю. Мы представляли его себе окруженным львами.

— Какая досада, что мы не можем попросить его порычать, вспомнив один из своих старых рыков.

— Каких? — спросил он.

— Откуда мне знать? Подобно голубице, могу судить обо всем только по его нынешнему голосу. «Чудовищно тоненький голосок».

Он неуверенно засмеялся. Она продолжала шитье и вдруг стала напевать, словно про себя:

Где ты была сегодня, киска?У королевы у английской.И что видала при дворе?Видала мышку на ковре.

— Полагаю, — добавила она, — что так оно и было. Бедная мышка! Но полагаю, бывают случаи и похуже, чем с киской при дворе. Видел ли ты хотя бы королеву?

— Ее не было в это время в Лондоне, — парировал он саркастически.

— Уж не хочешь ли ты сказать… — спросила она, вынимая две булавки, зажатые в зубах. — Полагаю, ты не станешь утверждать, что она в это время была в Эбервиче… твоя королева?

— Не знаю, где она была, — ответил он сердито.

— О! — сказала она очень ласково. — Думаю, ты встретился все-таки с ней в Эбервиче. Когда ты вернулся?

— Вчера вечером, — ответил он.

— А почему тогда не зашел, не навестил нас?

— Я весь день бегал по делам.

— А я была в Эбервиче, — сказала она невинно.

— Ты там была?!

— Да. Поэтому я так сердита. Думала, повидаю тебя. Чувствовала, что ты должен вернуться.

Она сделала еще несколько стежков, украдкой поглядывая на него, и увидела, что он покраснел. Поэтому продолжила невинным голосом:

— Да… я чувствовала, что ты вернулся. Это невероятно, но всегда чувствуешь приближение того, к кому ты испытываешь симпатию.

Она продолжила шить как ни в чем не бывало. Потом вынула булавку, заколотую на груди, и закрепила свою работу, не давая никакого повода заподозрить, что она хитрит и дразнит Лесли.

— Я думала, что встречусь с тобой… — Снова наступила пауза, потому она опять использовала булавку, — …но не получилось.

— Я допоздна задержался в офисе, — сказал он быстро.

Она спокойно шила, следя за ним исподтишка. Затем снова вынула булавку изо рта, закрепила ткань и сказала ласково:

— Лгунишка.

Мама вышла из комнаты, чтобы поискать кулинарную книгу с разными рецептами.

— Не понимаю, зачем я тебе нужен, если ты так обращаешься со мной, — произнес он.

— Ты мне нужен! — воскликнула она, впервые взглянув на него. — Кто сказал, что ты мне нужен?

— Никто, но если это не так, то я могу и уйти.

На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая только шорохом ткани. Потом она продолжила свой допрос:

— Что заставило тебя подумать, будто ты мне нужен?

— А мне все равно, черт возьми, нужен я тебе или нет!

— Похоже, это тебя расстроило! И не смей так разговаривать со мной.

Так могут беседовать между собой только очень близкие и неравнодушные друг к другу люди.

— По-моему, я говорю в таком тоне только потому, что ты так говоришь со мной.

— Что-то не припомню, — сказала она надменно.

Он саркастически рассмеялся.

— Ну… если ты так считаешь, давай вообще забудем об этом, — сказал он, ожидая более-менее нежного ответа. Но она молчала и продолжала шить. Он, испытывая неловкость, вертел в руках шапку и вздыхал. Наконец он примирительно произнес: