Елена Катасонова - Возвращение в Коктебель

Натка бежит к метро, обгоняя прохожих, бежит по эскалатору, бежит по переходам. Ею недовольны, на нее ворчат: куда несется эта раскрасневшаяся от подземной духоты женщина? За две остановки до "Чертаново" ей улыбается счастье: она плюхается на освободившееся прямо перед ней место, пытается даже читать, но быстро сдается, прячет в сумочку книгу и закрывает глаза. В голове одна только мысль: "Лишь бы ничего не произошло!" В семь - последний пробег от метро - автобуса ждать не стала, и вот, прижав руку к сердцу, Натка давит на кнопку звонка.

Никого. Тишина. В отчаянии она звонит снова и снова - внутри нежно заливаются колокольчики. Наконец с той стороны кто-то подходит к двери. Пауза. Настороженный голос:

- Кто там?

Слава Богу! Жива...

5

- Это я. Открой.

Опять пауза. Медленно отворяется дверь.

- Ну, входи. Вот уж не ожидала...

В махровом роскошном халате и замшевых тапочках Зина стоит в проеме, загораживая дорогу. Нехотя отодвигается, впуская сестру. Недовольно смотрит в сторону. Когда Натка была здесь в последний раз? Вспомнить нетрудно: на дне рождения Лары, почти год назад. Почему-то всегда приезжает Зина. Ну, понятно: должна же она повидать мать?

- Что у тебя с телефоном?

- Ничего. Я его не включала.

- Почему?

Зина пожимает плечами:

- Так, не хотела...

- Там же мама сходит с ума!

Дрожащими руками Натка пытается всунуть плоские пластины в розетку. Зина насмешливо следит за ее стараниями. Наконец удается затолкнуть пластины в узкую прорезь, и сразу - отчаянный звон на всю комнату.

Натка хватает трубку.

- Все в порядке, мамуль... Потом расскажу... Зина, тебя!

- О Господи! - Зина, сморщившись, берет трубку. - Не знаю, - цедит сквозь зубы. - Да говорю же, не знаю. Видимо, не прозванивался... Ну ладно, мама, какое это имеет значение, не понимаю...

Зина раздраженно бросает трубку, закуривает сигарету, садится. Распахнувшийся халат обнажает белые, в синих прожилках ноги.

- Почему ты его не включила? - Натка не хочет в очевидное верить, но надежды ее напрасны.

- Сама знаешь, - хмыкает Зина. - Чтоб ты от меня отстала. Ну, чего уставилась?

- Мы волновались...

Что ж это сердце... С ума оно сошло, что ли? Колотится, замирает, летит вверх тормашками в пропасть...

- А в другой раз не волнуйтесь.

Уронив на колени руки, Натка безнадежно смотрит на Зину. Это за нее она переводила английские тексты - на всю жизнь запомнила "Тропою грома", а потом натаскивала Лару: обе к языкам не способны; ради Зины, сгорая от стыда, вела бессмысленные беседы с несчастным Вовкой.

- Скажи ему, скажи! - кричала сестра. - Он поднял на меня руку!

- Если б ты знала, как это мне тяжело...

Но Зина рыдала, ломала пальцы, и Натка сдавалась.

Сердце бьется мучительно, с перебоями: постучит-постучит, и - пауза. Давно пора носить с собой валидол... Боже мой, какая усталость, как хочется пить! Но Натка не просит ни корвалола, ни валидола, ни стакана воды...

- Я улетаю двенадцатого, - говорит она. - Возьми, пожалуйста, маму к себе. Или поживите у нас.

- Да? - смеется Зина. - Вот тебе, поняла?

Она перехватывает сигарету в левую руку, чтобы правой сунуть сестре под нос здоровенную фигу.

- Но у тебя же осталась мамина комната, - собирается с духом Натка. Пусть она в ней поживет, в своей собственной... Может быть, ты забыла?

Запрокинув голову, Зина хохочет до слез.

- Вспомнила... Спохватилась... Поезд, сестричка, давно ушел!

Какой поезд? Куда ушел? Ах да, это, кажется, поговорка такая... Но при чем тут она?

- Ишь, умница! - потешается Зина. - Какая она у нас деловая! Ее изобретения, ее новая технология... Ей, видите ли, дают целый цех скажите, пожалуйста! А я как дура торчу в какой-то зачуханной библиотеке! Нищенская зарплата, злющие бабы вокруг, а дома драгоценный Володечка! А Ларка вчера сказала: "Ну что ты, мать, все звонишь?"

Слезы бегут по ее щекам, в голосе привычные вскрики.

- Вот Ленка твоя пусть сидит! Она ведь, кажется, бабушку обожает?

- Но Лена в экспедиции, на Белом море.

Уж лучше бы Натка не напоминала: Зина взвизгивает как от удара хлыстом.

- В экспедиции? И эта - туда же... Ишь ты, море ей подавай! А ты ее вызови, без нее обойдутся! Тебе-то хорошо: ты и в Болгарии была, и в Кижах - "Ах, какие там церковки..." - даже в Венгрии, а я?

Зина бегает по комнате, взмахивает руками, рассыпая вокруг себя сизый пепел, несет, как всегда, какую-то чепуху, и впервые Натке приходит в голову очевидное: а ведь глупость сильнее ума! Глупость не переубедишь и не переспоришь, к ней невозможно привыкнуть и приспособиться. Глупость бессмертна.

- Хорошо, не волнуйся, - прорывается она сквозь Зинины вопли, что-нибудь придумаю.

И Зина тут же замолкает - как выключенная.

Она садится в кресло, запахивает длинный халат и смотрит на сестру в ожидании. Надо уходить, понимает Натка. Ей бы сейчас глоток сладкого, крепкого чая, но Зина не предлагает, да и хочется поскорее уйти.

- Ну, я пошла, - бормочет Натка. - А насчет мамы ты не волнуйся: как-нибудь обойдусь.

- А я и не волнуюсь, - пожимает плечами Зина и открывает дверь на лестничную площадку.

Уронив на колени руки - пальцы что-то совсем онемели, - Натка долго сидит во дворе на лавочке.

- Вам плохо? Я все смотрю на вас, но, знаете, как-то сейчас не принято... Дать валидол?

Перед Наткой, опираясь на палку, стоит белый как лунь старик и протягивает металлическую трубочку.

- Ох, спасибо.

Натка кладет под язык мятную большую таблетку. Старичок садится рядом, щурясь на заходящее солнце.

- Не кручиньтесь, милая, - ласково говорит он. - Вы такая красивая, молодая... Все образуется. О-хо-хо, мне бы ваши леты... Помню, тоже все горевал, кипятился... "Если бы молодость знала, если бы старость могла..."

Молодость... В сравнении с ним - конечно.

- Спасибо вам.

Натка встает.

- Посидели бы... Вечер-то какой хороший...

- Мне далеко ехать.

- Ах, вы, значит, не здешняя... То-то я вас раньше не видел. Так это вас в гостях так приветили?

- Ты, конечно, поужинала у Зиночки? - радуется, что все обошлось, мама. - Чем же тебя угощали?

- Мамочка, я устала.

- Ну вот, никогда ты мне ничего не рассказываешь. Не то что Зиночка! Как там у нее?

- Хорошо.

- С Володей уладилось?

- Вроде... Мамочка, у меня болит голова. Пойду лягу.

- Ну-ну, а я еще посмотрю телевизор.

6

Воскресенье. Вечер. Натка лежит на тахте, погасив свет и не двигаясь. Так, наверное, сходят с ума... Она, оказывается, все помнит, ничего не забыла... Все лежало где-то там, в душе, спрятанное до поры, и вот возникло - грозно, неотвратимо, - и что теперь с этим поздним прозрением делать?

...Шесть лет назад умер папа. Они с мамой давно развелись, он давным-давно жил с другой - рыжей, горластой бабой, - но дочерей, как ни странно, не забывал: звонил и с ними встречался, дарил подарки на дни рождения, а внучкам - редкие книжки, получаемые по списку. Как-то поехал дней на десять в Германию - единственный за всю жизнь выезд, потому что работал в секретнейшем Минсредмаше, - и привез Натке шариковую ручку, а Зине сиреневую шелковую комбинацию. Все комбинацией восхищались - и редким цветом, и соблазнительным вырезом, Зина ее даже продемонстрировала: надела и прошлась по комнате, как манекенщица. А потом утащила Натку в кухню и зашептала азартно: "Давай отдадим ручку Вовке? Ты ведь шариковые не любишь!" Натка слегка удивилась - откуда она это взяла? - и как завороженная протянула сестре ручку - так горели, полыхали жарким огнем Зинины глаза. Вообще-то у нее была какая-то ручка...

Через месяц папу положили в больницу: обнаружилась опухоль. Сделали операцию - вроде успешно. Не облучали, назначили химию. Папа на глазах таял. Умирал долго, мучительно. Но все-таки успел отправить Зину в пансионат - госплановский, под Москвой. Зина с Володей отдыхали в "Березках", а Натка ездила к отцу в Кунцево.

Он лежал в отдельной большой палате, из носа торчали красные трубочки, по которым в измученные легкие поступал кислород. Когда входила дочь, папа трубочки на мгновение вынимал: так он теперь здоровался. Рядом с ним, на стуле, сидела жена - сгорбившаяся, тихая. Ничего не осталось от той горластой бабы, которую Натка знала всю жизнь. Она кивала Натке, вставала и, неслышно ступая, выходила из комнаты. Натка оставалась с отцом. Она рассказывала в основном о Лене - в папиных глазах загоралась нежность, иногда о своих делах, все о тех же изобретениях. Отец слушал, дремал, вставлял, задыхаясь, несколько слов:

- Ты у меня умница, молодец...

Как-то Натка спросила:

- Хочешь, приедет Зина? Она к тебе просится, - хотя Зина, конечно же, не просилась.

- Не надо, пусть отдыхает, - прошептал отец.

Через три дня его не стало. Натка позвонила в пансионат.

- Он, наверно, радовался, что успел с путевкой, - услышала она в трубке.

- Как - радовался? Когда? - ахнула Натка.

- Здесь так шикарно, - не слушая ее, продолжала сестра. - Придется теперь подлизываться к директору: посторонним сюда не попасть.