Анна Климова - И сердца боль

Андрей отложил гитару и отправился на зов.

Огромная кухня блистала показной, витринной, неуютной чистотой. Андрей не любил обедать на кухне. С большим удовольствием он бы предпочел перекусить в своей комнате за книгой или сидя у телевизора (когда матери не было, он так и делал).

На столе чистая скатерть, крахмальные салфетки, старинная супница с торчащим половником (мать приволокла столовый сервиз из какого-то антикварного магазина), двойные тарелки, сверкающие приборы — все так, как положено, как заведено, как надо.

(«Кому надо?» — подумал Андрей.)

Разговоры за столом не поощрялись. Так же, как и не разрешалось смотреть по сторонам, тянуться за чем-то самому, вставать до окончания трапезы. Целый свод правил и запретов, которые в него вдалбливала мать с самого детства, отравлял все удовольствие от пищи.

Такие обеды «в кругу семьи» напрочь отбивали у него аппетит. Суп проливался на колени, мясо соскальзывало с вилки на пол, компот тек мимо рта…

Андрей сел за стол, нарочно проигнорировал салфетку.

Мать промолчала. Встала, открыла крышку супницы, налила борщ в тарелку отца, потом себе. Замерла с половником, глядя прямо в глаза Андрея.

— Ты помыл руки?

Секунду помедлив, Андрей встал, принес из ванной мыло, вымыл над кухонной раковиной руки и демонстративно долго вытирал их полотенцем.

Родители молча ждали. Сергей Петрович посмеиваясь, Маргарита Львовна без всякого выражения лица. Андрей снова сел. И заслужил борщ в тарелку. Ели молча. Чуть стучали приборы.

Вопреки правилам, мать неожиданно сказала:

— Мы с отцом решили, что ты должен подлечиться в санаторий. До начала семестра есть еще время, а я договорюсь в деканате, чтобы тебя не посылали на картошку.

— Это ты решила, дорогая, — возразил отец, промокая губы. — Я слышу об этом впервые.

— Сережа! — воскликнула Маргарита Львовна, — давай хоть в этом будем единодушны!

— Я просто констатировал факт. Это решение ты со мной не обсуждала.

— Билеты закажем на завтра и вечером будем в Сочи, — продолжила Маргарита Львовна, уже не обращая внимания на мужа. Заглянула в глаза Андрея жестко, требовательно, бескомпромиссно.

Андрей лишь на мгновение поймал этот взгляд, но продолжал молча есть свой борщ.

— Ты слышал, что я сказала?

— Слышал, — кивнул Андрей.

— И что?

— Ты спрашиваешь мое мнение или только хочешь удостовериться, дошел ли до меня твой приказ?

Мать растерялась, хотя и не выдала этого ничем.

— Это не приказ, а лишь забота о твоем здоровье. И не нужно со мной так говорить, Андрей. Я для тебя стараюсь. Хочу как лучше.

— А я не хочу, как лучше. Смею заметить, что я нахожусь в том возрасте, когда человек сам может принимать решения. У меня, к твоему сведению, уже есть паспорт, мама. Мне девятнадцать лет! И я проведу свое время так, как сочту нужным.

— Для того чтобы принимать решения, необходимо иметь базу для их реализации. А такой базой пока для тебя являемся мы с отцом, — сказала Маргарита Львовна, чуть улыбаясь, но со стальной пружинистостью в голосе. — Вы, молодые, любите сейчас критиковать основы социалистических отношений и восхищаетесь Западом, поэтому я перейду на доступный, понятный для тебя язык восхищающего вас капитализма. Кто платит деньги, тот и заказывает музыку, мой дорогой.

Андрей медленно поднялся из-за стола.

— Андрей! Марго! Перестаньте! — выступил в качестве арбитра Сергей Петрович, положив руку на плечо сына.

— Спасибо, мама, за напоминание.

— Не за что. Я просто расставила все точки над «i», чтобы у тебя не было никаких иллюзий на наш счет. Ведь ты не хочешь ехать из-за нее, верно? Из-за этой шлюшки, вцепившейся в тебя своими потаскушными коготками!

— Марго! — покачал головой Сергей Петрович.

— А что такое? Он у нас уже взрослый. С паспортом! И отлично все понимает. Мы, Сережа, вырастили с тобой очень понятливого сына. Акселерата, как теперь говорят. И ему уже приспичило разыграть перед нами и всем светом бурную страсть, которая, как я полагаю, будет длиться до гробовой доски. Любовь с первого взгляда! Что-то зашевелилось в штанах, и он готов уже бежать в ЗАГС!

— Марго, ты отвратительна, — тихо сказал Сергей Петрович.

— Зато ты слишком щепетилен! Может, объяснишь своему сыну, что к чему? Посвятишь его в азы мужской физиологии!

Андрей резко отбросил стул и пошел в прихожую. Мать, сорвавшись с места, бросилась за ним.

— К ней идешь? — завопила она, загородив собой дверь. — Ты не посмеешь! Слышишь? Ты не посмеешь! Одумайся! Сколько еще таких, как она, у тебя будет! Все они — хищницы! Безродные, ядовитые шавки, радующиеся любой возможности уцепиться за порядочного человека и вылезть из той грязи, в которой пребывают всю жизнь! Бедные Золушки бывают только в сказках, а в жизни все они пираньи! Набрасываются и глодают до костей! Ты сам этого сейчас не видишь и не понимаешь, потому что молодой, глупый! — Маргарита Львовна говорила с поспешной надрывностью, вцепившись в ворот куртки сына. По ее щекам лились злые слезы. — А я мать и не допущу, чтобы мой сын погубил свою жизнь из-за первой попавшейся шлюхи! Ну, скажи, чего ты хочешь, я все сделаю! Все! Машину? Шмотки? Что? А может она уже беременна и ты решил, что чем-то обязан ей? Все можно уладить! У меня есть знакомые…

— Марго, перестань! — подошел отец и с силой обнял ее за плечи.

Воспользовавшись моментом, Андрей выскочил из квартиры.

Выйдя из подъезда, нашел телефон-автомат и дрожащей рукой набрал номер.

— Да? — девичий голосок.

— Олю можно?

— А это кто? Андрей? — не унимался кокетливый голосок.

— Да, Андрей.

— Хорошо, сейчас позову.

Через некоторое время услышал родной, волнующий голос любимой.

— Андрюша, я заходила в больницу и мне сказали, что тебя уже выписали…

— Нам нужно встретиться.

— Конечно! Но у тебя такой голос… Что-то случилось?

— Наверное. Я хочу тебя видеть, Оля. Мне нужно тебя видеть.

— Где и когда?

— Давай у входа в Александровский сад. Откуда ты будешь ехать?

— С Менделеевской.

— Долго… — тихо, с сожалением пробормотал он.

— Что?

— Нет, ничего. Я буду ждать. Приезжай.

— Уже еду!

Андрей повесил трубку и устало прислонился к стеклянной стенке кабинки. Сердце в груди бешено стучало. Мысли путались. Было горько, обидно, стыдно. Следовало что-то решить. Нужно было принять какое-то очень важное решение, которое перевернет всю его жизнь. С одной стороны, мысль об этом принесла ему облегчение, с другой — принятие такого решения повлекло бы за собой столько трудностей и сложностей, что не могло не вызвать определенной тревоги: а справится ли, сможет ли?

Обдумывая свое решение, он спустился на станцию метро «Кропоткинская».

28

Оля поняла: что-то случилось. Голос Андрея показался ей таким потерянным, таким… Объяснить это было трудно, но она знала, чувствовала. Возможно, у него произошел разговор с матерью. Тяжелый разговор. И не трудно было догадаться о его содержании.

Никому ничего не объяснив, Оля выбежала из квартиры. Скорее, скорее, скорее!

Люди толкали, давили, напирали, когда она вошла в вагон метро. Оля пожалела, что у нее нет крыльев, чтобы можно было вознестись над угрюмой, потной толпой.

Вагон метро понес ее через толщу земли к человеку, нуждавшемуся в ее помощи и поддержке.

Она выскочила из метро на Моховую улицу, пересекла перекресток и почти сразу увидела Андрея. Они обнялись, без стеснения обменялись поцелуем, взялись за руки.

Андрей шел молча, по всей видимости, не зная, как начать разговор. Потом сказал:

— Я хочу, чтобы ты знала: ты мне нужна. Как сказать… Все банально, сказано-пересказано! Это обидно! Словно нет больше слов, чтобы объясниться с любимым человеком!

— Может, и не нужно слов? Я все знаю.

Он развернул ее к себе. Осторожно снял очки, заглянул в глаза.

— Послушай, Оля. Мать не даст нам встречаться. Меня это ранит. Я не понимаю, почему она приняла тебя в штыки. И не хочу, чтобы она тебе делала больно. Я уеду с тобой в Минск. Устроюсь куда-нибудь работать. Буду учиться заочно…

Оля в ужасе покачала головой:

— Нет, нет! Что ты говоришь! Ты должен учиться! Я не прощу себе, если ты из-за меня бросишь университет!

— Но это единственный выход!

— Так нельзя, Андрей! Нельзя!

— А как? — воскликнул он в отчаянии, запустив руки в волосы, словно у него разболелась голова. — Как можно слушать ее? Слушать, как она вопит про тебя разные гадости? Терпеть ее шантаж, ее издевательство? Я не могу ничего ей объяснить, потому что она не понимает меня! Ничего не понимает! Не хочет понять, потому что сама никогда и никого не любила! И это моя мать! Я устал, Оля. Устал жить в прифронтовой полосе и выдерживать ее тяжелую артиллерию доводов, здравого смысла, соображений необходимости… Устал! Понимаешь? Мы будем жить вместе… Устроимся как-нибудь. Главное — вместе. Всегда!