Йоханнес Линнанкоски - Песнь об огненно-красном цветке

Девушка все ниже наклонялась над цветами.

— У меня только один цветок такой красивый и нежный, — шептала она, ласково касаясь губами только что распустившихся розоватых лепестков.

«У тебя только один друг — такой хороший и нежный!» — улыбались ей в ответ цветы, кивая в сторону двора.

Мимо окна скользнул стройный лыжник. Шапка его была сдвинута на затылок, за спиной болталась котомка.

— Наконец-то! — воскликнула девушка и побежала на крыльцо через кухню и сени.

— Здравствуй, Анютин глазок! — шепнул ей чуть слышно лыжник. Глаза его сияли радостью.

Девушка кивнула.

Юноша прислонил лыжи с палками к стене амбара, взбежал на крыльцо и встал перед ней.

— Здравствуй! — повторил он снова, смеясь и прикладывая холодные руки к ее щекам.

— Ну, ну! — засмеялась она в ответ и схватилась обеими руками за его запястья. — Я так тебя ждала! Мать ушла в деревню, мужчины еще долго пробудут в лесу.

— А ты была одна и отчаянно трусила, — рассмеялся лыжник, продолжая держать ее за щеки и осторожно подталкивая назад к порогу.

Они вошли в кухню, лыжник заглянул оттуда в свою каморку и повесил котомку на гвоздь.

— Угадай, о чем я думал, когда бежал домой на лыжах? — спросил он, возвращаясь в кухню.

— Я не умею разгадывать твои загадки. О чем же ты думал?

— О том, что и тебе, Анютин глазок, надо завести лыжи, — сказал юноша. Он взял ее за руку и посадил рядом с собой на скамью. — Как только я найду подходящее дерево, я смастерю их тебе в два счета.

— Зачем?! Я и ходить на лыжах не умею.

— Для того чтобы научилась. Тогда мы отправимся с тобой в лес и я тебе там что-то покажу.

— Небось, свои огромные штабеля?

— А почему бы и нет? Посажу тебя на самый высокий штабель, и будешь сидеть там, как зяблик. Но ты не пугайся, я шучу. В лесу, видишь ли, совсем другой мир, чем в деревне. Там все иначе, там по-другому живут, едят, пьют, разговаривают. Там свои дороги и свои деревни, — даже свои церкви и свои попы…

— Опять ты мне сказки рассказываешь, — засмеялась девушка.

— Ничего подобного. Это чистейшая правда. Пойдем со мной, и ты сама во всем убедишься. Сейчас и время есть.

— Что с тобой? Ты бредишь? Куда мы пойдем?!

— Пойдем, пойдем — и сию же минуту!

Он подошел к посудной полке. На веревке, которая была к ней привязана, висел шерстяной платок. Он снял платок и шутя закутал в него девушку.

— Пошли!

Девушка смеясь стащила с головы платок. Она не знала, что и думать.

— Все еще не понимаешь? — удивился Олави. — Тебе, конечно, придется представить себе, что прошло уже две недели и твои лыжи готовы. Мы с тобой сначала походили вон по тому лужку, и теперь ты вполне можешь показаться на люди. Вот мы и отправляемся. Погляди-ка туда!

Игра захватила девушку. Она села у окна и улыбаясь стала глядеть во двор.

— Видишь, я поставил рядышком наши лыжи, — продолжал Олави. — Мы встаем на них. Мать, отец и братья смотрят на нас из окна. Что такое? Мать почему-то стучит в окошко. «Не таскайте девушку на высокие горы, — предостерегает мать. — Она упадет». — «Обязательно потащу», — смеюсь я в ответ, и мы отправляемся в путь.

Ты прекрасно спускаешься с гор, нигде не падаешь. Мы пересекаем луга, проходим через тот лесок и попадаем на болото Хирвисуо. Все идет как по маслу.

И вдруг мы натыкаемся на забор. Тебе через него никак не перебраться. Что делать? Я беру тебя на руки и поднимаю, ты обвиваешь руками мою…

— Если ты будешь так себя вести, я поверну назад! — полушутя-полусерьезно восклицает девушка.

— Нет, нет! Забор и в самом деле высокий. Через другие ты, наверно, переберешься без моей помощи.

Мы продолжаем путь. Не торопясь поднимаемся на гору Култамяки — ты ведь ее знаешь: ходила туда за коровами. Оттуда начинаются порубки.

Вот мы и добрались до вершины. Сейчас, конечно, утро: солнце только что взошло, снег блестит, на деревьях сверкает иней.

«Видишь, на склоне той горы стоят деревья. Погляди-ка на них, — говорю я. — Они такие же красивые и чистые, как ты, и звездочки инея блестят на их ветвях, как твои глаза».

«Они и в самом деле красивые! — отвечаешь ты. — Никогда я не думала, что лес так прекрасен».

«Тот, кто его не видел, не может в это поверить, — говорю я снова. — А теперь погляди вон на ту дорогу, внизу. По этой дороге отправляются в путь бревна. Они стягиваются туда с десятков дорожек, вкривь и вкось вливающихся в большую дорогу. Нередко там тянутся друг за другом возов двадцать. Кто-то поет, кто-то посвистывает, кто-то с кем-то переговаривается или перекликается. Провожаемые смехом и шутками, возы тянутся к сплавной реке. А вон там, по противоположному склону, подымаются два возчика на пустых санях, — видишь? Разве это не красиво?»

«Очень красиво, — отвечаешь ты. — Теперь я вижу, что ты мне не сказки рассказывал».

«И чем дальше, тем прекраснее! Слышишь, как за горой стучат топоры? Кажется, что они нас приветствуют. Надо пойти повидаться с ребятами».

«Нет, нет, я тебе и так верю!» — пугаешься ты. Но я настаиваю на своем и говорю, что ты можешь держаться от них подальше.

Потом мы спускаемся с горы — ух, и мчимся же мы! — поднимаемся на другую гору и останавливаемся на ее вершине. Оттуда видно, как внизу копошатся ребята.

«Точно муравейник!» — восклицаешь ты. «Верно, — говорю я. — А теперь идем к ним. Смотри не оскандалься при спуске».

Затвердевший снег хрустит под лыжами.

Ребята поднимают головы, и те, что поглупее, так и стоят разинув рты.

«Здорóво!» — говорю я и подъезжаю к ним.

«Здорóво!» — говорят они мне в ответ, и кое-кто сдвигает на затылок шапку, потому что не знает, за кого тебя принять. «Что это за дух такой?» — говорят их глаза.

«Это городская барышня, которая никогда раньше не бывала в деревне, — объясняю я ребятам. — Меня попросили показать ей наши лесные работы».

«Ах, вот оно что! — раздается из толпы. — Вот так барышня!»

«Она шведка, ни слова по-фински не понимает, потому так и стоит там поодаль».

«Только по-шведски и говорит?» — удивляются ребята.

«Только по-шведски», — подтверждаю я.

Ребята снова глядят на тебя, и глаза у них точно вопросительные знаки, а рты у многих так и остались разинутыми.

«Она оделась по-деревенски, чтобы не привлекать к себе внимания, — снова объясняю я им. — Если бы она была в шляпе и во всех других городских штучках, то у вас и глаза бы выскочили да в сугробах потерялись, вы и так-то на нее уставились, точно на чудо», — смеюсь я.

Ребята тоже хохочут, их смех разносится по всему лесу — этот, мол, за словом в карман не полезет.

Потом я подъезжаю к тебе, и мы отправляемся дальше.

Ты пробираешь меня за мои шутки.

Я оправдываюсь тем, Что развеселил ребят. Они теперь всю жизнь будут вспоминать шведскую барышню из города, которая побывала у них в лесу. Тебе только надо весь день помнить, что ты шведка. Я буду говорить тебе по-шведски все, что умею, а ты улыбайся и кивай головой, да говори глазами, — все отлично и сойдет.

«Я не согласна на такие шутки», — споришь ты.

— Конечно, не согласна, — вставляет девушка.

— Придется согласиться, теперь уж деваться некуда. И все у нас идет как по-писаному. Местных лесорубов на этом участке нет, тебя никто не узнает.

Так мы и едем — от одной группы лесорубов к другой.

Когда мы приближаемся к очередной компании, ребята как раз разжигают костер.

«Они собираются обедать. Мы последуем их примеру и подсядем к костру», — говорю я.

Ты, конечно, возражаешь, но я ручаюсь тебе, что все сойдет прекрасно, если ты будешь притворяться шведкой и говорить «tack, tack» всякий раз, когда я буду тебе что-нибудь предлагать. Это по-шведски значит «спасибо». Тебе ничего не остается, как согласиться.

Мы приближаемся, ребята суетятся вокруг костра. Ты от страха краснеешь и бледнеешь, как настоящая барышня.

Я снова рассказываю историю о городской барышне-шведке, о твоем крестьянском платье и спрашиваю ребят, нельзя ли и нам подсесть к их огню, — может быть, и барышня согласится чего-нибудь отведать.

«А что же она здесь станет есть?» — волнуются ребята.

«Да то же самое, что и все», — говорю я. И ребята наперегонки тащат ветки, чтобы тебя усадить.

Когда мы рассаживаемся, я устраиваю тебя подальше от костра и заслоняю тебя собой, чтобы искры не могли до тебя долететь.

До чего же здесь красиво! Полыхает пламя костра, вокруг него тает снег, блестят от жары склоненные к нему лица. Лесорубы пекут на сосновых палочках мясо, рыбу и заледенелый хлеб. Хлеб становится мягким и свежим, точно его только что вынули из печи.

Я тоже выстругиваю палочку, подпекаю на ней хлеб и грею мясо. Потом кладу мясо на хлеб и разрезаю твою долю на маленькие кусочки.