Цвет греха. Алый

Глава 24

Кай

Тьма. Она окружает. Со всех сторон. Пропитывает всего насквозь. Не позволяет дышать. По спине прокрадывается зловещий холодок. Едва ли я готов увидеть родительский дом таким, окружённым непроглядной мглой, и мне откровенно страшно перешагивать порог по возвращению со школы. Но я не могу не зайти. Во-первых, отец будет ругаться, если опять надолго задержусь и опоздаю к обеду. Да и мать зовёт.

— Кай… — манит её голос.

И я иду. Как по минному полю. Ведомый на зов. Теряю свой рюкзак где-то в районе лестницы. Не могу его найти и подобрать. Не вижу собственных ног и рук, так темно вокруг. Запинаюсь за ступени. Несколько раз падаю. Ладони саднит, но я стараюсь не обращать на это внимания. Иду. По памяти.

Мама…

В своих комнатах, в последней из них. Тут, в отличие, от остальной части дома, светло. И я почти рад, что сумел добраться, заметив бирюзовый подол её длинного платья прямо за столом.

Почти…

Ведь мама не шевелится. Лежит на полу. В странно-распластанной позе.

Почему?!

Я же слышу её голос. Не оттуда.

— Кай, сынок… — зовёт она меня ласково.

Я подхожу к ней ближе. И тут же отшатываюсь. Ведь голос есть, он словно окутывает меня со всех сторон, но её рот застывает в беззвучной искажённой гримасе. Не от неё он исходит.

— Кай, сынок…

Зажмуриваюсь. Мотаю головой в отрицании. Не хочу подходить снова. И откликаться тоже… страшно. Очень страшно. Но и убежать не могу. Оставить её… нельзя. Невозможно.

— Мама… — вырывается из меня жалким всхлипом.

Мне восемь, и должно быть, это простительно. Всё внутри сжимается. Хотя, если бы отец заметил, то обязательно выпорол бы. Он не разрешает проявлять слабость. Ни в каком эквиваленте. Считает, мужчина всегда должен быть сильным. Только мама и балует. Мама… которая всё ещё зовёт.

— Сынок!

К ней подталкивает порыв ветра. Как пинком под зад. Меня не просто швыряет. Я падаю прямиком на неё. Выставляю руки в последнюю секунду. Но всё равно грохаюсь вниз, уткнувшись носом в её холодное плечо. Слишком холодное. Ледяное. И это не самое худшее. Ведь её глаза — тоже как льдинки. Широко распахнуты. Застывшие. Полные ужаса. Я и сам им проникаюсь. Никогда не видел маму такой. Она смотрит на меня. Или нет. Никуда она не смотрит. Словно не видит ничего. Слепая. Пустой её взгляд.

Она… не дышит?

Нет-нет-нет!

Всё вокруг в крови. И мои ладони — тоже. Пачкаются в тот миг, когда я пытаюсь зажать её израненное горло, спасти. Глупая затея. Ведь кровь не идёт. Превращается в вязкие сгустки.

— Мама! Кто-нибудь, помогите, маме плохо! Мама!

Я обнимаю её изо всех сил. Честно стараюсь быть мужчиной и не плакать, как учил отец. Как бы страшно то ни было. Ведь это же моя мама. Снимаю с себя верхнюю часть одежды. Укутываю её. Опять обнимаю. Пытаюсь отогреть. Снова. И снова. Только бы холод из неё ушёл. А она ко мне вернулась.

— Мама! Мама…

Блядь. Я снова разговариваю во сне. Просыпаюсь с этим проклятым бесполезным зовом. Не хочу поддаваться, но резко подскакиваю на постели, будто меня снова кто-то неведомый под зад пинает, как в этом дебильном кошмаре, в котором я — вновь беспомощная и бесполезная малолетка. Тот, кто не сумел уберечь её. Ничего не сделал. Способный только трусливо хныкать и звать на помощь, на которую никто не отзовётся. Самое худшее, даже когда я осознаю реальность и отделяю только что увиденные воспоминания, приукрашенные и изменённые извращённым подсознанием, всё равно ни хера не отпускает. Липкий пот пропитывает всего, градом стекает по вискам. Пульс колотится, как бешеный, стоит в ушах, ничего не слышу кроме него. И не вижу. Тоже ничего. Кроме ледяной пустоты в глазах остывшего тела матери. Она пропитывает до сих пор, такая же тёмная и колючая, как та витающая в воздухе чёрная субстанция, стелющаяся роковыми сгустками внутри родительского дома. Не было ничего такого на самом деле. Но я-то знаю, где она живёт по-настоящему. Все они. Безысходность. И мрак. Тьма, из которой нет выхода. Во мне. Не избавишься. Да и как избавишься? Невозможно.

Умерла.

А я…

— Т-шш… — врывается в мой разум.

Тихое. Робкое. Непонятное. Чуждое. Далеко не сразу я осознаю, кому принадлежит этот хрупкий голос. Просто потому, что в моей жизни не может быть места ничему такому. Никогда не было. Лишь когда прохладная ладошка задевает мою щеку, затем и вовсе обхватывает обеими мои скулы, а их обладательница забирается ко мне на колени, тревожно вглядываясь в мои глаза.

Эва…

— Прошло, да? — мягко улыбается она. — Всего лишь сон.

Придвигается ещё ближе. Ведёт своими тонкими пальчиками, бережно и нежно обрисовывая овал моего лица. Смотрит всё ещё с тревогой и беспокойством, ждёт моего ответа.

— Всего лишь сон, — подтверждаю. — Всё в порядке.

Моя хорошая девочка опять улыбается, также мягко. С теплом. Беспокойство из зелёного взора исчезает. Но не отворачивается, не отодвигается. Продолжает водить пальцами по моему лицу, откровенно засматриваясь своими действиями, о чём-то думая. И для меня дорогого это стоит. Видеть и чувствовать её — такую, когда внезапно вот так просто, без всяких усилий с моей стороны, нас может связывать не только пробуждённая бешеная похоть. Сама ведь ко мне притрагивается. Сама решает быть так близко. По собственному желанию. Не по-моему принуждению. Никогда не думал, что вновь буду нуждаться в чём-либо подобном. Почти как в детстве, когда мама укладывала на ночь спать и всегда целовала в лоб, прежде чем пожелать сладких снов.