Леопольд Захер-Мазох - Губительница душ

Между тем, весть об аресте Рахили распространилась по деревне с быстротой молнии, и Юрий стрелой полетел известить об этом Сергича, а тот, не медля, отправился в Окоцин. В замке он застал только апостола, Эмму, Генриетту, Карова и Табича. Остальные сектанты разбежались: кто — в Галицию, кто — в Молдавию.

— Бегите! Скрывайтесь как можно скорее! — еще с порога закричал Сергич.

— Что случилось? — спросил апостол.

— Полиция схватила Рахиль, и она под кнутом выдала всех нас с головой… Часа через два сыщики будут здесь… Спасайтесь, пока еще не поздно.

— Я никого не удерживаю, — с невозмутимым хладнокровием произнес апостол, — сам же останусь тут.

— И мы также! — в один голос вскричали Эмма, Генриетта и Каров.

— Как хотите, — грустно улыбнулся апостол, — быть может, вы мне еще понадобитесь. Ты, Сергич, поезжай в Яссы и стань во главе нашей секты, пока вы не изберете другого апостола.

Да благословит тебя Господь!.. Теперь оставьте меня, я позову вас, когда будет нужно.

Все вышли из комнаты, а Сергич немедленно отправился по дороге на юг. Прошло несколько минут боязливого ожидания, затем апостол позвал к себе Эмму; Генриетта молилась и плакала, стоя на коленях.

Войдя в комнату, графиня Солтык упала к ногам своего учителя и покорно склонила голову.

— Настал всему конец, — начал апостол, — мы побеждены, и нам остается только умереть. Я покажу вам пример.

— Ты покидаешь нас! — воскликнула Эмма.

— Не могу же я живым отдаться в руки врагов наших, врагов Божьих, чтобы окончить жизнь в снежных пустынях Сибири. Я избираю путь истинный, который приведет меня в царство небесное. Смерть моя образумит неверующих, укрепит колеблющихся и воодушевит равнодушных. Это решено. Не старайся меня отговорить. Не сокрушайся обо мне, а пожалей тех, которых я оставляю в этой юдоли греха и скорби.

— Да будет воля твоя, — ответила сектантка, — но я клянусь отомстить за тебя твоим врагам!

— Не говори о мести, дочь моя, — это злобное чувство неугодно Богу. Из любви к ближнему наказывай грешников, оскорбляющих Божие величие и преследующих Его верных рабов. Веди этих глухих, слепых, заблуждающихся по пути к царствию небесному, вырви их души из когтей сатаны.

— Я буду следовать твоей воле до последнего издыхания и исполнять с Божьей помощью возложенную на меня миссию.

— Буди над тобою мое благословение, — продолжал апостол. — Знай, что я надеюсь на твою помощь в этот скорбный для меня час.

— Ты приказываешь мне убить тебя? — в ужасе воскликнула сектантка. — Нет!.. Нет!.. Требуй от меня всего, чего угодно, только не этого!

Кроткая улыбка озарила бледное лицо апостола.

— Жизнь и смерть наша в руках Божьих, — отвечал он, — я требую от тебя беспрекословного повиновения. Исполнишь ли ты то, что я тебе прикажу?

— Исполню.

— Позови сюда оставшихся членов нашей общины.

Эмма вышла из комнаты. Апостол простерся на полу у подножия распятия и начал усердно молиться. Затем, услышав шорох шагов, он встал, подозвал к себе Табича и шепнул несколько слов ему на ухо. Старик содрогнулся и побледнел, но немедленно вышел из комнаты, а апостол в сопровождении своих духовных детей отправился в молельню.

Полчаса спустя Табич вернулся, неся в руках огромный деревянный крест. Положив его на пол, он вынул из мешка молоток и гвозди. Все присутствующие в ужасе следили за этими зловещими приготовлениями.

— Да будет воля Твоя! — набожно произнес апостол, осеняя себя крестным знамением. — Распните меня!

Эмма и Генриетта в слезах бросились к его ногам.

— Мужайтесь, дети мои, не покидайте меня в эту трудную минуту… Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, — и он распростерся на кресте. — Эмма, ты вобьешь первый гвоздь в мою правую руку.

Молодая женщина машинально, словно автомат, исполнила это ужасное приказание. Апостол улыбался.

— Теперь ты, Генриетта, — в левую, — прибавил он.

Эта жестокосердная девушка, до сих пор хладнокровно смотревшая на страдания ближнего, неловко ударила молотком, потому что слезы застилали ей глаза, и раздробила сустав добровольного мученика.

— Ты сделала это нечаянно. На все есть Божия воля.

Генриетта собралась с духом и сразу вколотила гвоздь.

— Ты, Каров, пригвоздишь мои ноги. Помоги ему, Эмма.

Графиня придержала ноги страдальца, и укротитель одним ударом всадил в них огромный гвоздь.

— Теперь поднимите крест и поставьте его к стене; я желаю умереть так, как Господь наш Иисус Христос.

Приказание было исполнено. Апостол казался спокойным, только дрожание губ изобличало его страдания. Так прошел час.

— Пора вам удалиться отсюда, мои возлюбленные, — произнес страдалец.

— Я останусь с тобой, пока ты жив, — возразила Эмма.

— На тебя возложены священные обязанности, дочь моя. Беги, пока еще можно скрыться.

Графиня стояла в недоумении и вдруг воскликнула, как бы осененная свыше:

— Господь повелевает мне прекратить твои тяжкие страдания, и я готова ему повиноваться.

— Буди во всем воля Божия, — подтвердил мученик.

Эмма схватила лежащий на алтаре жертвенный нож, поднялась по ступенькам, обняла рукою голову апостола и прикоснулась губами к его бледным губам.

— Гряди в царствие Божие, — прошептала она, — я вскоре последую за тобой! — и с этими словами она вонзила нож в сердце своего наставника.

Медленно склонилась на грудь голова апостола, улыбка блаженства застыла на устах его…

— Свершилось! — торжественным тоном произнесла жрица. — Да падет кровь мученика на врагов его!

LII. Пред лицом праведного Судии

— Куда же нам ехать? Где скрыться от преследования врагов? — спрашивала Генриетта. — Не лучше ли последовать примеру апостола и умереть здесь?

— По крайней мере, умрем все вместе, — отозвался Каров, которым овладела сильная жажда смерти.

— Нет, — возразила Эмма, временно принявшая в свои руки бразды правления, — на нас лежит еще одна священная обязанность: мы должны поймать и принести в жертву Казимира Ядевского и Анюту Огинскую. Мне знакомо в этом замке одно место, где нас не найдет ни один сыщик. Прежде чем бежать отсюда, мы должны перерезать наших пленников. Приведите их всех из подземелья в молельню.

Час спустя все пленники, числом двадцать один, мужчины и женщины, молодые и старые, были собраны в языческом капище, где немедленно началась резня в буквальном смысле этого слова. Напрасно несчастные молили о пощаде. Табич и Каров связывали их и клали на жертвенник, а Эмма с Генриеттой закалывали — с кровожадной свирепостью адских фурий. Ножи так и сверкали в их руках; ноздри их раздувались, глаза горели, как раскаленные уголья, губы дрожали. Опьяненные запахом человеческой крови, они громко запели какой-то гимн. Эта дикая песня сливалась с жалобными стонами и душераздирающими криками умирающих. То была ужасная, потрясающая картина.