ЛюБоль 2 (СИ) - Соболева Ульяна ramzena

– Взять суку, посадить на веревку и тащить до самого Огнево, – мой голос разнёсся по всему лесу и запутался в макушках елей. Хлопья снега слетели полупрозрачным покрывалом на трупы моих людей. Снежинки покрывали тонким слоем алые пятна, которые так напоминали цвет ЕЁ волос.

Я был слишком слаб, я бы не справился со всеми, мне оставалось только взять в плен сбежавшую рабыню. И я был готов сам разорвать её на части в этой чаще. За то, что на долю секунды забыл о том, кто я, и ради неё мог убить своих друзей. Проклятая ведьма лишила меня разума и чести. Ещё один оттенок в палитру моей ненависти. Черный мазок на ярко-красных разводах, переплетаясь в чудовищный рисунок, где я видел своих мертвых братьев у её ног, а на губах Ольги играла та самая улыбка, с которой она протягивала мне бокал с ядом.

Она шла следом за моей лошадью, привязанная к луке седла, как и тогда, когда я только напал на них по дороге в Огнево. Спотыкалась и падала в снег, но я даже не оборачивался. Тянул сильнее, наслаждаясь её стонами и в то же время, чувствуя, как у самого саднит кожа на шее, словно это на мне петля, а не на ней. Бросал взгляды на бледного Савелия, на цыган, которые держались от девчонки на расстоянии.

Я посмотрел на собственные ладони, и они задрожали. Схватил поводья и пришпорил коня, чувствуя, как потянул пленницу по снегу. Сжал челюсти так сильно, что от боли перед глазами пошли разноцветные круги.

И снова улыбка её гадская, когда я смерть из её рук глотал, и осознание, что никогда эта сука не полюбит меня. Что бы я ни делал ради неё, что бы ни швырял к её ногам, она будет жаждать моей смерти. Даже если бы всех людей своих убил сейчас и спас её, она бы не оценила, а вонзила бы мне кинжал в спину и провернула три раза.

Когда отряд вошел в деревню, в девчонку полетели комья грязи и снега. Она прикрывала лицо руками и прятала голову, а я дергал за веревку, чтоб шла быстрее, и мне казалось, грязь в меня летит ошмётками. Я виноват! Я приблизил к себе. Я впустил в свою постель, и все они, мои люди, знали об этом. Не знали они только того, скольких я убил в попытке спасти её от их гнева. Я смотрел в глаза Савелию и понимал, что он догадывается, кто это сделал. Но он будет молчать, преданный мне пёс. Будет молчать, пока я не потерял последние остатки чести из-за нее, а потом и он заговорит… и как я поступлю тогда? Ответ был до боли очевиден – Савелий умрёт.

– Убийца! Грязная тварь! Детоубийца! Сукааа! Смерть шеане! Разорвать на части! – они кричали по русски, чтобы она понимала.

***

Мои люди обступили её плотным кольцом, не давая цыганам вершить самосуд, потому что я сказал, что сниму кожу живьем с каждого, кто позволит хоть волоску упасть с ее головы.

Теперь девчонка была закрыта в клетке в подвале и ожидает вынесения приговора, а я с ума схожу здесь, и мне хочется сжечь дотла Огнево, но не дать им казнить ее. И за это я себя ненавижу так люто, что готов перерезать свою глотку. Дверь скрипнула, и я с трудом поднял голову, разглядывая Савелия, который пнул носком сапога обломки картин. Он опустился на пол возле меня и сжал мне плечо сильными пальцами.

– Значит, это и есть её судьба и твоя, – тихо сказал он, а я, стиснув челюсти, думал о том, что если бы убил его там в лесу, то эта судьба была бы иной, и в тот же момент мне хотелось вложить в его руку кинжал и попросить его вырезать мне сердце за эти мысли. Резко встал с пола и подошел к окну, вглядываясь в толпу, собравшуюся под домом, повернулся к помощнику и хрипло сказал:

– Найди козла отпущения, Савва. Найди того, кто подойдет на роль убийцы мальчишки, и отдай на самосуд.

Отвернулся от него и снова глотнул из фляги, закатывая глаза от растекающегося по венам мгновенного жара, чтоб уже через секунду открыть их и стиснуть челюсти до хруста.

– Им будет этого мало, – он, Черт его разорви, прав!

– Расстреляю одного их человека и девку подружку.

– Мало! Мало, Ману, этого мало!

Я в дикой ярости смел все со стола на пол, зарычал от бессилия.

– Достаточно! Я барон, и мне решать!

– Уже не тебе. Поздно, Ману. Ты не досмотрел. Ты позволил ей сбежать и убить пацанёнка. Теперь ты слаб в их глазах. У тебя нет выбора. Смирись.

Я резко повернулся к Савве и достал нож. Сделал шаг к нему и приставил остриём к горлу, глядя, как задрожал его подбородок и расширились глаза.

– Она меня отравила. Яд подсыпала. В глаза мне смотрела, пока я пил. А я убить её не могу! И не дам вам этого сделать!

Медленно с шумом выдохнул и снова отхлебнул виски, продолжая держать нож у горла Савелия.

– Мальчишку не она убила, но кто-то пустил слух…кинжал нашли в теле Лебединского, но это точно не она. Ее следов рядом с телом не было.

– Но этого не докажешь. Ты бессилен.

– Я никогда не был бессильным, Савва. Следи за своим языком.

Тот промолчал, стиснув челюсти и не смея шелохнуться. Я отвернулся и несколько секунд смотрел на огонь в камине, а потом отшвырнул нож и сжал руки в кулаки, а сам не узнал своего голоса:

– Подружку казнить с особой жестокостью. Жену сам накажу, выпорю. Выживет – останется рядом. Не выживет… отправим ее тело Лебединскому в подарок!

Осушил до дна флягу и с яростью швырнул в огонь.

– Убьешь ее сам? – глаза Савелия блеснули триумфом, а я был готов выдрать их ногтями на живую, чтоб умел скрывать свою радость. Он с облегчением выдохнул.

– Изобью, чтоб все знали и видели, но это шанс, – я повернулся к нему, чувствуя, как раздирает грудную клетку от желания заорать, – шанс, что выживет. Понимаешь?

Он всё понимал, а я его за это ненавидел так же сильно, как и себя. Мы не прощаем тех, кто видит нас слабым и помнит наши самые уязвимые места. Не прощаем тех, кто видит нас на коленях, а я стоял на коленях…Перед ней. Валялся у её ног, вынося ей приговор. Это не она моя рабыня, а я её раб, и он, Савелий, он это знает. Знает, чего мне стоило принять это решение и чего мне будет стоить калечить ее тело.

– В убийстве мальчишки обвините её придурка охранника. Перед расстрелом отрежьте ему язык, чтоб не крикнул лишнего. Скажешь, бежал из-под стражи. Отдашь его на растерзание толпе – пусть делают с ним, что хотят. Им смерть нужна сегодня. Жизнь за жизнь. Они должны верить, что не она это сделала. Не то, если выживет, они ее сами линчуют.

– Сколько ещё наших умрёт, чтоб она жила? – тихо спросил Савелий, и я так же тихо ответил:

– Ещё раз задашь этот вопрос – ты будешь следующим.

– Тебе станет от этого легче?

Взревел, вбивая кулак в стену с такой силой, что по ней трещины пошли.

– Мне никогда не становится легче! Запомни! Никогда!

Я вышел из комнаты и тяжелой поступью пошел к лестнице, ведущей в подвал. Хотел увидеть её в последний раз. В глаза суке этой посмотреть и сдохнуть там вместе с ней на грязном полу в проклятой клетке, а потом молиться Богу, чтоб выжила после избиения, или сойти с ума окончательно.

***

Я спустился вниз и теперь стоял напротив клетки, глядя в глаза той, кто превратила меня в проклятого предателя. Чувствовал, как по телу пробегают разряды статики и саднит под ребрами. Я физически чувствую, как она меня ломает, как кости трещат от понимания, что не могу от нее отступиться. Такая любовь сродни ненависти, иногда легче избавиться, чем гореть и поджариваться вечно, но я не мог. Я знал, что, убив её, не получу свободу. С её смертью ничего не изменится, я буду любить её и мертвой так же одержимо, если не сильнее. Легче не станет. Мне однозначно не станет, но это было бы справедливо по отношению к моему народу. Но с тех пор, как приблизился к ней, всё отошло на второй план. Народ, власть. Стало вторичным. Зациклился на ней и не могу сбросить чары, не могу избавиться от наваждения. Проклятая сучка вертит мной, как марионеткой, и я позволяю собой вертеть. Я уже почти ненавижу свой народ за то, что должен отступиться от неё ради них.

Сука. Смотреть на неё пытка, в глазах режет от этой красоты. Даже босая в ободранном платье и с растрепанными волосами величественная, гордая и ослепительная. Услышала меня и поднялась с пола, придерживая тонкими пальцами подол платья. Не приближается, только смотрит, а я в её бирюзовых глазах себя ищу. Проклятое бездонное зеркало, где я уродлив настолько, что самого тошнит от собственного ничтожества. Шаг к решётке сделала, второй, а у меня её шаги бешеным биением сердца в висках отдают. Шагнул к ней, приблизился настолько, что рубашка прутьев ржавых касается, и всё тело гореть начинает, покрывается вязкой паутиной. Обхватила решётку тонкими пальцами, смотрит на меня, и в бирюзе хрусталь рябит, мое отражение волнами расходится. Океан моей смерти и самого низменного падения. Я и сейчас готов плюнуть на все, содрать проклятый замок и вытащить её оттуда, спрятать подальше, не отдать никому. Рывком накрыл ее руки своими и сжал с бешеной силой, так что на бледном лице отразилась гримаса боли, но она не вырвалась и не застонала. Вот что сводило с ума и в голову лезли навязчивые слова ведьмы, но я не хотел в это верить.