Натали Бранде - Голубые шинели

Со столовой была отдельная история — молодые солдаты все время жили впроголодь. Чувство голода было просто мучительным. Но ничего поделать было нельзя — старослужащие забирали всю еду себе, а если молодой от голода начинал преступать всякие дурацкие законы и есть еду для черных: например, кашу из перловки или из пшенки, то он немедленно зачислялся в ЧМО со всеми вытекающими отсюда последствиями. Нельзя было есть даже черный хлеб, кто его ел — тот сразу становился «черным человеком».

Понятия не имею кто и когда придумал эти идиотские законы — но соблюдались они из поколения в поколение солдатских жизней. По сути разрешенной пищей, по неписанному этикету, были макароны и гречка. Был и еще один запрет — нельзя было хлебать из миски — надо было есть ложкой и вилкой. А поскольку часто руки у нас были разбиты до черноты после ночных побоищ, то пальцами просто невозможно было удержать ни вилку ни ложку, даже миску приходилось держать запястьями, понятное дело, что наедаться просто-напросто не приходилось.

Мне повезло — как-то так получилось, что я попал в медчасть и начал там помогать, сначала на добровольных началах, а потом мой талант был замечен, и меня прикрепили туда уже официально.

Сашка же у нас был водителем и очень радовался этому — ему удавалось чаще чем кому бы то ни было выезжать из части, бывал он и в Москве, особенно часто начал Сашка выезжать из части после того, как его прикрепили личным водителем к нашему командиру части, товарищу полковнику.

С этого момента Сашка стал как бы армейской элитой — ведь только его можно было попросить, чтобы он привез из Москвы пачку сигарет, батон колбасы, а то и бутылку чего-нибудь горячительного. Сашка с удовольствием выполнял все эти просьбы, отчего немедленно стал любимцем казармы. За исключением, конечно же, Буряка и его команды, а было их пять человек дедов, держались они ото всех особняком.

Буряку оставалось чуть более 20 дней до приказа и он начал по-настоящему беситься, видя как Сашка приобретает авторитет среди солдат.

— Сука, тварь смазливая, ты у меня еще попляшешь, — злобно шипел он, когда Сашка проходил мимо него, а по ночам продолжал методично избивать моего друга.

Однажды, после очередного такого издевательства Сашка попал ко мне в медсанчасть. У него оказались сломанными два ребра, была отбита печенка и свернута челюсть.

— Слушай, друг, — говорил я ему, накладывая повязки, — почему бы тебе не рассказать все полковнику, которого ты возишь. Он вроде неплохо к тебе относится, в конце концов можно же как-то найти управу на этих ублюдков.

Сашка иронически улыбнулся.

— Эх ты, деревня ты деревня, неужели ты еще ничего не понял? — невесело улыбнувшись, ответил он.

— А чего я должен понять-то?

— Да ты что слепой, ты не видишь, что тут, кроме службы, еще кое-чего происходит, и наши деды потому так борзеют, что повязаны с офицерами крепко-накрепко своими делишками.

— Да какие ту могут быть делишки? — изумился я, — Ну армия — она и есть армия, причем тут делишки?

— Козел ты, Тимочка, — усмехнулся снова Сашка, — ты что не видишь, сколько у наших дедов денег?

Я задумался — действительно, в последнее время деды особенно как-то шиковали. Покупали из сигарет только «Марльборо», пили только армянский коньяк, закусывали сервелатом. Я, честно говоря, думал, что просто эти парни из богатых семей — и им много чего подкидывают из дома. Да и, поскольку никогда на чужое не зарился, то просто заставлял себя не замечать этого, но тут вдруг, когда Сашка мне об этом сказал, я действительно удивился размаху солдатской роскоши.

— Да это еще что, — подтвердил Сашка, — я ведь видел, как наш полковник в Москве с такими братанами встречался — ну вылитые бандиты. Знаешь — затылки бритые, уши торчком, носы ломаные, на шеях цепи из золота с палец толщиной. И одного из них я узнал — он как раз брат Буряка, помнишь — они тут как-то на проходной встречались?

Опять Сашка был прав — мы оба с ним случайно видели брата Буряка на проходной — здорового такого лоха в джинсовом прикиде.

— Так это что получается, — оторопело зашептал я, — получается, что они с полковником как-то связаны? А деньги-то откуда?

— Ну, ты дурак или нет, — начал злиться Сашка, — неужели ты не видишь, что из армии тащится что ни попадя. Все продается — и бензин, и запчасти, не говоря уже об оружии.

Я застыл пораженный. Мне как-то и в голову подобное не приходило — я был вообще озабочен только одной мыслью — выжить и дождаться дембеля. Мне было как-то не до окружающих. А тут вдруг будто пелена спала с моих глаз.

— Да не может быть!

— Может, — сказал Сашка, — и вот когда полковник поговорил с этими братанами — он в машину вернулся и так, не глядя на меня, произнес: «Пока будешь молчать — будешь жить, слово скажешь — ты труп, понял?» Я в ответ ему: «Да я вообще ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю, товарищ полковник.» А он мне: «Добре.» И все — больше ни слова. И ты хочешь, чтобы я ему на Буряка жаловался?

Да, получалось, что жаловаться было некому. Теперь мне стало ясно, почему Буряк ведет себя так развязано и уверенно. Перевязав Сашку, дав ему таблетку анальгина — других у нас в мед части отродясь не было, не считая конечно пургена, — я ушел, а на следующее утро нашел Сашку валяющимся на полу, всего в крови, со следами ожогов на лице.

— Кто это сделал? — кинулся я к нему.

Сашка был в забытьи, а когда пришел в себя, то рассказал, что вскоре после моего ухода появился Буряк с дружками, они подвесили Сашку за ноги к потолку и держали так часа два, глумясь над ним, прижигая его лицо сигаретами, а потом, обрезав веревки, дали его телу упасть и ушли, оставив на полу. Несколько часов Сашка был между жизнью и смертью, кроме того, от падения он получил сотрясение мозга. Когда он рассказывал мне о тех издевательствах, которым подвергся, он не мог сдержать слез, и я, пожалуй первый раз в жизни, видел, как парень плачет, размазывая слезы по щекам.

Стоя в тот день у его кровати, я поклялся себе, что никогда не позволю так издеваться над собой, и если мне придется попасть в такую ситуацию, то я лучше убью Буряка, лучше пойду под трибунал, чем дам им над собой глумиться. И еще я понял, что мои опасения на этот счет не безосновательны, да и Сашка сказал:

— Они пытали меня, спрашивали с кем я видел генерала. Спрашивали, кому об этом рассказывал…

— И что ты? — замер я.

— Ну я, — Сашка всхлипнул, — я им сказал, что рассказывал тебе. Тимка, прости, но он хотел сигаретой мне выжечь глаз.

— Брось, — коротко сказал я.

Я уже понимал, что события развиваются по нарастающей, и теперь надо бороться за свою жизнь в прямом смысле этого слова.