Людмила Молчанова - Трудные дети (СИ)

   - Потом сделаю, - пообещал Марат.

   И действительно сделал. Потом. Именно так, как я хотела. Мы хотели.

   Оксанин отъезд стал роковым, приблизившим и без того недалекий конец. Или начало. Для кого как. Она уехала, перестав мешаться под ногами, Лешка устранен, а мы...Мы остались вдвоем в одном доме. Как в самом начале, когда я только здесь оказалась. Но теперь все изменилось. Точнее, я изменилась.

   Марат своего добился. Он снова стал для меня единственным. Только вот Лешка во мне активировал бомбу замедленного действия. Она тикала, мерно, тихо, убаюкивая окружающих. А роковой час приближался.

   У меня давно наступили каникулы, но общаться было откровенно не с кем. Верка со мной больше не разговаривала, да и мне неинтересно пиво пить и семечки грызть. Что касается других...Я знала подруг Ксюши, но это не те люди, с которыми можно по-дружески гулять. Они мне тоже не нравились. Про парней вообще молчу. И кто оставался? Оставался Марат. Он сам этого хотел, я не причем. Поэтому именно он со мной гулял вечерами, ходил в кино, в магазины за продуктами. В то лето он часто бывал дома, я не знаю, с чем это связано, но Марат почти не работал. Лишь на пару часов утром уезжал и сразу же возвращался назад. Ко мне.

   Мы начали разговаривать. Как раньше. С утра до вечера вместе. Говорили обо всем. Обо мне. Марату было интересно мое прошлое, которое теперь я не видела смысла скрывать. Что скрывать? Девять серых лет в мрачных стенах детдома, а потом - пять на улице? Брата, который подсел сначала на клей, потом на тяжелые наркотики? Он, наверное, сдох в том же подвале, в котором я его оставила.

   - А ведь я даже ничего не почувствовала, - глядя в пространство, сказала я сидящему напротив Марату. Тот пристально на меня смотрел, покручивая в руке пузатый бокал, внимательно слушал. И не осуждал. Кому как не ему я могла рассказать, что со мной происходило? Он всегда все понимал. - Знаешь, он обо мне заботился. Один раз даже притащил армянский коньяк, - рассмеялась, откинув голову. Уперлась затылком в стену, чтобы скрыть выражение своих глаз. Хотя сомнительно, что они что-то выражали. - Настоящий. Была зима. Очень холодная, так что от мороза болело тело. Мне было...дай вспомнить...Лет десять. Я жутко мерзла, стучала зубами от холода, и он ушел куда-то. Потом притащил коньяк и икру. Красную. Знаешь, она пропадать, наверное, начинала. Запах еще такой...сильный. С тех пор меня от ее вида тошнить начинает.

   - Он действительно был твоим братом?

   - Не знаю.

   - Вы близнецы?

   - Нет. Он старше был. Но тоже Александров. Он обо мне заботился.

   - А потом?

   Мы разговаривали в тишине и почти темноте. Задергивали темно-красные, тяжелые шторы, зажигали одну свечку - не ароматную, обычную. Огонь горел ровно, отбрасывая тени на стены, и полумрак окрашивался в красные тона. Было очень спокойно, правильно как-то. Мы откидывали прочь все проблемы, а мир сужался до одной небольшой комнаты. И нас двоих, сидящих друг напротив друга. Марат - с коньяком, я - с чаем. У нас появился свой ритуал.

   - Потом он сторчался. Я ушла. Мне стало не по пути с ним.

   Марат не осуждал. Он...гордился мной. И позже прямо так и говорил. Он гордился моей силой, выносливостью, упорством, стойкостью. Ему нравилось, что я была не обременена моралью. Такая же, как он.

   - Ты все сделала правильно, - сказал мне он, когда разговор закончился. - Я бы сделал то же самое.

   Я сверлила его долгим, изучающим взглядом.

   - Знаю.

   Он тоже рассказывал о себе. Очень мало - лишь сухие сжатые факты. Родился по пути в какой-то город, жил в Чечне. Когда ему было четырнадцать, мать с отцом убили, и дед - какой-то крутой полковник - приехал за ним на военном вертолете. Забрал в Москву, долгие годы выбивал "дикость". Делал все, чтобы Марат забыл прошлую жизнь. Он делал из внука русского. А сделал...непонятно что. Из волчонка Марат вырос в матерого хищного волка. Научился притворяться, лгать, давать людям то, что они хотели видеть.

   - Ты ненавидишь деда? - поинтересовалась я.

   Марат негромко гортанно рассмеялся.

   - Нет. Я не настолько слаб, чтобы тратить силы на мертвых.

   Это было по вечерам. После разговоров - иногда легких, иногда грустных - мы расходились по комнатам. И для меня начинался ад.

   Особенно ночью, неподвижно лежа под одеялом и пытаясь уснуть, я остро ощущала себя...другой. Одеяло мешалось, раздражало, и я откидывала его в сторону или же как-то так получалось, что оно собиралось комом между моих ног, усилия давление на низ живота. Ночами меня не покидало тянущее чувство, и однажды, робея от собственного желания, я медленно приподняла хлопковую футболку. Провела ладонью по подрагивающему животу, задевая кончиками пальцев резинку свободных штанов. Дыхание перехватило, я вся напряглась, шалея от своих мыслей, и нырнула рукой в трусики, касаясь себя так, как когда-то рассказывал Лешка. И потрясенно выдохнула, когда в животе собрался пульсирующий ком удовольствия, нарастающий с каждым моим движением. Губы пересохли, кожа покрылась испариной, трусики, оказывается, давно стали влажными.

   В такие минуты остро ощущалось, что Марат спит за стенкой, и может выйти в любую минуту. Воды попить, например. Или еще за чем-то. Он мог услышать что-то. Почему нет? Мне казалось, что чечен вообще вездесущ. Такая мысль должна была меня остановить, охладить, но распаляла еще сильнее. И пугала. Но запретное, неизведанное удовольствие манило больше.

   Почему Ксюше так хорошо с Маратом? Что он с ней делал? Она после их бурных ночей выглядела довольной, счастливой, радостной. Мне понравилось ласкать себя, но и этого становилось...недостаточно. Неужели Ксюша получала больше? Еще больше удовольствия? Я трогала себя, но проникать пальцами...страшно. Попробовала один раз, но было туго, тяжело и очень горячо. Я не решилась идти дальше. Но мысленно ушла далеко вперед.

   Мне снились сны. Много снов. Наутро я их почти не помнила, со мной оставались лишь неясные образы и тянущее желание. Соски были набухшими, твердыми, и становилось неприятно, когда хлопок касался разгоряченного тела. Я злилась, не находя выхода своему желанию. Оно собиралось во мне, накапливалось, делая меня злой, раздражительной. Я стала плохо засыпать, так что на утро вставала со свинцовой головой.

   - Ты не заболела? - Марат не мог не заметить изменений во мне. Первые пару часов после сна было лучше меня не трогать. - Саш, ты меня слышишь?

   - Слышу. Все нормально. Голова болит.

   - В последнее время она часто у тебя болит, - насмешливо хмыкнул мужчина. - Может, к врачу сходить?

   Пока он говорил, я успела нервно потереть шею, несколько раз облизнуть губы, скрестить ноги, усиливая давление бедер. Возможно, станет немного легче. А Марат меня раздражал, ни капли не помогая восстановить душевное раздражение. Наоборот. Он был лучшим раздражителем, который только можно себе представить.