Эрика Йонг - Сердце Сапфо

Я знала, что он любит меня больше братьев. Они были его продолжением, а я — радостью. Случалось, ночью я брела по дому в темноте, надеясь, что мои шаги разбудят его. (Спал он, как и все воины, очень чутко.) Когда он просыпался и подхватывал меня на руки, я обнимала его за шею и просила вынести во двор. Там, рядом с журчащим фонтаном, мы вели наши чудесные тайные беседы.

О чем мы говорили? Я почти ничего не помню… вот разве что как-то я спросила у него, любит ли он меня сильнее, чем маму. Харакс, Ларих и Эвригий были младше меня. К тому же они были мальчишки. Я знала: меня он любит сильнее.

— Я люблю тебя по-иному, — сказал он. — Ее я люблю огнем Афродиты. Но тебя я люблю покровительственной любовью Деметры, в этой любви пьянящая сладость Диониса, тепло огня Гестии. Любовь к дочери — умиротворение, а к ее матери — буйство.

Я задумалась на мгновение.

— А меня ты любишь сильнее, чем братьев?

— Этого я никогда не скажу, — со смехом ответил он.

Но по его глазам я поняла: да, сильнее.

В те времена, когда уничтожались виноградники и выжигались ячменные поля, мы жили за городом, среди рабов, в нашем семейном доме у бабки с дедом. Мы пребывали в постоянном страхе, что жестокие афиняне появятся здесь, перебьют всех мужчин, а женщин и детей обратят в рабство. С самого детства я знал а, что достаточно одного поворота колеса Фортуны, чтобы я из свободной превратилась в рабыню. Нам говорили, что афиняне отравляют наконечники своих копий трупным ядом, что они без зазрения совести убивают детей и даже беременных женщин. Нам говорили, что резня — их любимое времяпрепровождение. Им не хватало нашего эолийского понимания красоты жизни. Ради новых завоеваний они не остановятся ни перед чем. По крайней мере, так нам говорили наши старейшины. И у нас не было оснований сомневаться в этом. Даже дети ощущают неуверенность в завтрашнем дне, которая приходит с войной. Они могут и не понимать того, что понимают взрослые, но каждой своей клеточкой чувствуют свою незащищенность.

Я помню, как мои братья Ларих, Харакс и даже маленький болезненный Эвригий играли в войну в соснах над морем. Я помню, как они, словно гомеровские герои, колотили друг друга по головам деревянными мечами. Маленькие мальчики любят войну так же сильно, как девочки ее боятся. Я была старшей и к тому же заводилой. Я приводила их в пещеру, где можно было бы спрятаться, появись здесь афиняне.

Мысль о грабителях-афинянах меня завораживала и пугала одновременно. Во мне боролись страх и желание.

И пещере мы ели хлеб и сыр, берегли каждую крошку. Я обожала моих младших братьев и знала: на мне лежит ответственность за их защиту. Я и понятия не имела, насколько это будет трудно, когда мы повзрослеем.

Ларих был высокий и светловолосый. Он гордился своей красотой. Он жаждал стать виночерпием Питтака, и его мечта сбылась. Харакс был невысокий, коренастый, непоседливый. Мы и оглянуться не успевали, как он съедал все запасы до последнего кусочка. Он был жаден до хлеба и вина. И до женщин. Эта ненасытность его и погубила. И едва не погубила меня. А Эвригий? Я только имя его произношу, и мои глаза наполняются слезами.

Я всегда знала, что я умнее моих братьев. Знал это и мой отец.

— Если когда-нибудь братьям понадобится твоя помощь, Сапфо, обещай мне, что весь твой ум будет к их услугам.

— Обещаю, — сказала я. — Я дам им все, что будет нужно.

Откуда он знал, что им понадобится моя помощь? Он что — умел видеть будущее? Уже потом, когда он умер, я стала так думать. Мой отец был наделен удивительными способностями.

Теперь я знаю, что родители часто вверяют своих слабых детей заботам более сильных. Не делает ли это слабых еще слабее? Иногда я думаю, что так оно и есть.

Мальчики играли в войну, пока не познали женщин. Женщины не замедлили появиться, хотя и не для моего младшего брата Эвригия. Он умер совсем маленьким, разбив мое сердце еще до того, как умер мой отец.

Так война изменила наши жизни и, может быть, более всего — жизнь моей матери: она потеряла и своего возлюбленного, и младшего ребенка.

— Нам говорят, что война ведется афинянами за право торговать на большой земле, — говорила моя мать. — Но я вижу другие мотивы. В Афинах женщины не более чем рабыни, а в Спарте они всего лишь средство продолжения рода. Этих варваров на Лесбос привлекают красота и свобода нашей жизни, но они попытаются уничтожить именно то, чем восхищаются, чтобы мы стали похожи на них. Они любят хаос и мрак. Мы должны сражаться с ними до последней капли крови.

Ненависть моей матери к афинянам стала оправданием ее выбора. Она воспользовалась своей красотой, пока та не увяла. Теперь я понимаю ужас, который охватывает стареющих женщин, хотя тогда и презирала за это мою мать. Мужчины всегда ее любили. Про нее говорили, что она похожа на пышногрудую черноволосую богиню древних критян. Когда погиб мой отец и на руках у нее остались четверо детей, она ухватилась за тирана Питтака, словно за спасательный плот, и Питтак не дал ей пойти, на дно.

Ах, как я презирала ее уловки! Я не понимала, что она спасает свою жизнь. И мою.

Это правда, что на Лесбосе у женщин гораздо больше свободы, чем в Афинах. Мы могли гулять в сопровождении рабов, встречаться на рынках и празднествах. Мы не были ограничены пределами нашего жилища, как афинянки. А рабы нередко становились нашими собеседниками и друзьями.

Ведь это моя рабыня Праксиноя предупредила меня о намерении моей матери отправиться в Митилену на победное пиршество Питтака — большой симподий, каких до войны никто не видел.

— Значит, мы пойдем за ней! — сказала я.

— Сапфо, тебе здорово попадет. И мне заодно.

— Я не хочу оставаться в Эресе — я тут знаю каждый дом и каждое оливковое дерево, — сказала я. — Я жажду приключений, и если ты меня любишь, Пракс, то пойдешь со мной!

— Ты знаешь, что я тебя люблю. Но я боюсь наказания. А мне достанется больше, чем тебе.

— Я тебя защищу, — сказала я.

Праксиною я получила, когда мне было всего пять лет, и она ни в чем не могла мне отказать. Мы были не просто хозяйкой и рабыней. Мы были подругами. А иногда даже больше, чем подругами. Мы вместе купались, вместе спали, прятались от грозы друг у друга в объятиях.

— Твоя мать тебя убьет. И меня.

— Она об этом никогда не узнает, Пракс. Мы все сделаем потихоньку. Мы незаметно проследуем за ней до Митилены. Она даже не догадается, что мы там. Я тебе обещаю.

Праксиноя неуверенно посмотрела на меня. Я настояла на том, чтобы она присоединилась ко мне, пренебрегая всеми теми правилами, в которых была воспитана. Даже на Лесбосе две девушки, свободная и рабыня, редко выходили за пределы семейных владений без мужчин и без сопровождения.