Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

Он двигается так, будто является частью поля – плавно, быстро, с той грацией, которая приходит от знания каждой детали игры, как своих пяти пальцев. Его бутсы впиваются в траву, когда он проносится мимо соперников, а его коротко стриженные каштановые волосы блестят от пота.

Я может и не разбираюсь в этой игре, но точно знаю, что мой брат в ней просто великолепен.

— Чувак, блять! Ты что, слепой? — снова кричит Нора, ее белая майка задирается, обнажая подтянутый живот, прежде чем она снова опускается на сиденье, нахмурив брови.

— Это плохо, что каждый раз, когда он так быстро бежит, я втайне надеюсь, что он споткнется? — я кричу, перекрикивая толпу, трибуны скрипят под весом слишком большого количества тел, прижатых плечом к плечу.

— Вы двое все еще не ладите? — улыбается Нора, в ее карих глазах читается, что она уже знает ответ.

Так, как я отношусь к Атласу, она также относится и к Рейну.

Мы все любим друг друга, готовы умереть друг за друга. Но эти двое – родственные души.

— Он – козел.

Я не злюсь на Рейна.

Я злюсь на себя за то, что заслужила его гнев.

Парни вроде Джуда – моя слабость, а я не славлюсь мудрыми решениями, когда дело касается мужчин. Рейн просто пытался позаботиться обо мне, о нашей семье. Может, ему стоит поработать над стилем подачи, но я его понимаю.

Прошло всего шесть дней с тех пор, как Джуд переехал, а он уже как термит.

Пытается проникнуть в мой дом с этими тайными, грязными ухмылками. Разрушает мое самообладание каждый раз, когда я вижу его в кампусе. Я поворачиваюсь, а он там – темно-синие глаза следят за каждым моим движением, как хищник, выслеживающий добычу.

На днях я пошла на кухню за своим запасом «Oreo», а там он, во всей своей красе, с голым торсом, пьет молоко из кувшина, как пещерный человек.

Достаточно плохо, что он вообще был на моей кухне, но еще хуже то, что я считаю Джуда живым произведением искусства.

В частности, тот художник, который так красиво вылепил Люцифера, что он оказался слишком сексуальным для церкви, и они поручили его брату вылепить другую скульптуру – и он сделал его еще более сексуальным? Вот такое произведение искусства.

Грешное. Запретное. Совершенное.

Свет холодильника освещал его пресс, подчеркивая рельеф его подтянутого торса. Каждый мускул вылеплен с точностью. Каждая татуировка нарисована так, что кажется, будто она движется вместе с каждым его вздохом.

Когда молоко стекало с его подбородка, следуя по углублению между его мышцами груди, я почувствовала, как что-то дрогнуло у меня в животе, побуждая меня слизнуть его. И это при том, что у меня, черт возьми, непереносимость лактозы.

Но потом он открыл рот. И все испортил.

— Наслаждаешься видом?

Он чертовски опасен, и я не знаю ни одного хорошего дезинсектора, который смог бы избавить меня от него.

С самого первого дня мой мозг был настроен на то, чтобы избегать его, но моя вагина пока не готова присоединиться к этому решению.

Я не могу доверять себе, когда рядом Джуд.

— Это правда, — фыркает Нора, морща свой маленький носик, прежде чем толкнуть меня, вырывая из моих мыслей: — Но он любит тебя, Фи. Ты наша младшая сестра.

Я люблю Нору Хоторн.

Она мягкая, как ива, колышущаяся под ветерком жизненных испытаний. Сгибается, но никогда не ломается. Самый добрый и в то же время безжалостно преданный человек, которого я когда-либо встречала.

Единственный человек, который съест все фиолетовые Skittles за меня, потому что я их ненавижу, кто приложил мне лед к коленке, когда я ударила парня в баре за то, что он попытался шлепнуть ее по заднице.

Она – мир в бутылке. Наша любимая маленькая танцовщица.

Хотя она перестала быть маленькой много лет назад. Девочка выросла до метра восьмидесяти в мгновение ока.

— Знаю, — бормочу я, хватая горсть попкорна и запихивая его в рот. — Как дела дома?

Нора выдыхает, расслабляя плечи:

— Если не считать сломанного колена и несбыточной мечты, все отлично. Мне нравится быть дома, я скучала по маме и папе. Я так много пропустила. Вся моя жизнь была как пробежка в колесе для хомячков. Приятно сбавить темп и наслаждаться жизнью.

Никто не заслуживает потерять свою мечту меньше, чем Нора. Она на три года старше меня, но я выросла, смотря на ее балетные концерты. Дело не только в том, что она была великолепной танцовщицей, ее отличала преданность своему делу.

Вся ее жизнь была посвящена балету.

Теперь, в двадцать два года, она начинает жить заново без него.

— Мне очень жаль, что так вышло с Нью-Йорком, Нор, — говорю я, сжимая зубы, понимая, что мои слова не смогут утешить ее. Разбитые мечты – это боль, которая никогда не уйдет.

— Значит не судьба. Это ужасно, но я ничего не могу с этим сделать, — она пожимает плечами и снова смотрит на поле, ее каштановые локоны собраны в длинный хвост, который касается середины ее спины. — Это новое начало, а не конец. К тому же, Рейн твердо намерен сделать так, чтобы мне понравилось учиться в университете.

Мое сердце болит за нее, потому что я слишком хорошо знаю, каково это – представлять себе будущее одним, а потом все оказывается совсем иначе.

Ты посвящаешь этому годы упорного труда. Часы времени.

И теряешь все за считанные секунды.

Мечты хрупкие.

Ты можешь держаться за них, лелеять их, защищать. Но иногда они выскальзывают из рук и разбиваются. Все, что остается, – это собрать осколки и попытаться найти радость в том, что осталось.

Я смотрю на нее и улыбаюсь как можно шире.

— Не поделишься своим оптимизмом, пожалуйста? Спасибо.

Нора улыбается, обнажая белые зубы, и светится, как солнце.

— Это…

Толпа быстро перебивает ее.

Стадион вокруг меня дрожит от возбуждения, когда мы обе поворачиваемся к полю как раз в тот момент, когда клетчатый мяч попадает в заднюю часть белой сетки.

Рейн мчится к трибунам, падает коленями на землю и скользит по траве, оставляя за собой след из грязи и пота. Его футболка снимается одним плавным движением, обнажая татуировки, которые извиваются по его бокам.

Его кожа блестит от пота, грудь поднимается от бега, и он улыбается. Дикий и смелый, воплощение всего, чем он всегда должен был быть.

Недосягаемый.

Бывают моменты – редкие, но бывают – когда я рада быть его сестрой. В основном это моменты, когда я могу наблюдать, как он и Энди сияют.

Я качаю головой, чувствуя, как мои губы невольно скривились в улыбке.

— Он буквально человеческий эквивалент самца павлина.

Нора наклоняется, обнимая меня за плечи, как обычно, и приносит с собой слабый соленый запах океана. Она целует меня в лоб, мягко и успокаивающе, как всегда делают Хоторны – как будто они знают, в какой момент мир становится слишком тяжким.

Ее отец делает то же самое, когда видит меня, как будто каждым прикосновением губ к коже Сайлас склеивает меня обратно.

— Надо дать ему свободу, — шепчет она, ее дыхание тепло обволакивает мой висок. — Это плохой день, а не плохая жизнь. Мы разберемся, вдвоем. Как и всегда.

Это плохой день, а не плохая жизнь.

Может, если я буду крепко держаться за эту веру, я в конце концов в нее поверю. Что, может, однажды я буду так же хороша, как Нора, в том, чтобы притворяться, что это правда. Даже когда мы обе знаем, что это далеко не так.

— Подруга, павлины даже не любят летать.

Интересно, можно ли заплатить кому-нибудь, чтобы он вынул мой мозг, промыл его и вставил обратно.

Глубокий вздох вырывается из моих губ, пальцы прижимают очки к голове, я потираю глаза и опускаюсь в кресло. Я позволяю взгляду блуждать по сводчатому потолку библиотеки Колдуэлл, а затем смотрю на часы.

10:47 вечера.

По крайней мере, мне так кажется. Мои глаза начали слепаться после последних двух абзацев о вращательных движениях.