Анаис Нин - Шпион в доме любви

Барон изображал зверя, который норовил их поймать и искусать, несколько раз весьма близко от того места, за которое он очень хотел, чтобы они его потрогали, и это крайне забавляло девочек. Играли они со «зверем» и в прятки. «Зверь» выпрыгивал на них из засады. Он прятался в комоде и занавешивался одеждой. Одна из девочек открывала комод. Он мог при желании заглянуть ей под платье, после чего хватал проказницу и в шутку кусал за ляжку.

Игры их были настолько необузданными, путаница — настолько безнадежной, а девочки — настолько шаловливыми, что частенько его руки касались всего того, что он хотел.

И все же в конце концов Барон отправился дальше, однако его опасные для жизни перелеты от богатства к богатству делались все менее успешными по мере того, как его эротические поиски стали преобладать над поисками власти и денег. Под конец он уже не мог контролировать свою страсть к женщинам. Теперь он поспешно расставался с женами, чтобы продолжать охоту за эротическими переживаниями по всему свету.

Однажды он услышал, что бразильская танцовщица умерла от чересчур большой дозы опиума. Их двум дочерям было теперь пятнадцать и шестнадцать лет, и девочки хотели, чтобы отец позаботился о них. В то время он жил в Нью-Йорке с новой женой, от которой у него был сын. Мысль о скором приезде его дочерей не слишком ее порадовала. Она почувствовала ревность за своего четырнадцатилетнего сына. После многих странствий Барону захотелось иметь свой очаг, чтобы некоторое время пожить без сложностей и обманов. Теперь у него была женщина, которая ему вполне нравилась, и трое детей. Ему не терпелось вновь увидеть дочерей. Встретил он их с большой нежностью. Одна из них была красива, вторая скорее пикантна. В пору отрочества они были свидетельницами того, каким образом живет их мать, так что теперь ни стеснением, ни скромностью не отличались.

Отец приглянулся им. Он же со своей стороны вспомнил о тех играх, которыми забавлялся с девочками в Риме, правда родные дочери были постарше, но от этого вся ситуация оказывалась только еще привлекательней.

Им отвели отдельную широкую постель, и позже, когда они еще болтали, обмениваясь впечатлениями от путешествия и встречи с отцом, Барон зашел к ним в комнату пожелать спокойной ночи. Он прилег рядом и поцеловал их. Девочки ответили на поцелуй. Целуя их, он гладил ладонями юные тела, которые осязал под ночными рубашками.

Они нежились под ласками. Он приговаривал:

— Какие же вы обе красавицы. Я горжусь вами. Я просто не в состоянии оставить вас спать одних. Ведь я так давно вас не видел.

Он по-отечески обнял их, склонив головы себе на грудь, бережно ласкал, пока девочки не уснули по бокам от него. Их юные фигурки с едва развитыми грудками так подействовали на него, что он потерял сон. Кошачьими движениями он ласкал сначала одну, потом другую девушку, и они не просыпались, однако через некоторое время страсть его стала настолько дикой, что он разбудил одну и проник в нее. Не избежала этого и вторая. Они посопротивлялись и поплакали, но они столько уже повидали на своем веку подобных вещей, пока жили с матерью, что протест их был не очень упорным.

Однако то не была обычная кровосмесительная связь. Половое безумие Барона прогрессировало и становилось одержимостью. Получение удовлетворения уже не влияло на него ни успокаивающе, ни освобождающе. Как раз напротив. Переспав с дочерьми, он переходил к супруге.

Он боялся, как бы дочери ни бросили его и ни сбежали, поэтому он шпионил за ними и буквально держал взаперти.

Жена это обнаружила и закатила несколько жестоких сцен. Однако теперь Барон уже ничем не отличался от сумасшедшего. Он сделался равнодушным к своей внешности, одежде, к своим переживаниям и деньгам. Он сидел дома и ждал исключительно того момента, когда сможет взять сразу обеих своих дочерей. Он научил их всем мыслимым видам ласк. Они научились целовать друг дружку в его присутствии до тех пор, пока он не возбуждался настолько, что мог проникнуть в них.

Однако со временем его одержимость и распутство опротивели им. Жена оставила его.

Как-то ночью, переспав с обеими дочерьми, он ходил по апартаментам, по-прежнему возбужденный и одержимый своими эротическими фантазиями. Девушек он уже успел утомить, и они спали. Его же снова терзала и слепила страсть. Он открыл дверь в комнату сына. Тот мирно спал на спине, приоткрыв рот. Барон с восхищением посмотрел на мальчика. Восставший член все еще донимал его. Взяв стул, он поставил его рядом с кроватью. Он встал на него коленями и вложил пенис в рот сына. Мальчик проснулся с ощущением того, что вот-вот задохнется, и ударил его. Девушки тоже проснулись.

Они начали восставать против безумств отца и в конце концов покинули этого теперь сумасшедшего стареющего барона.

Матильда

Матильда была модисткой, жила в Париже и едва успела справить свое двадцатилетие, как ее соблазнил Барон. Хотя отношения их продолжались всего две недели, за это короткое время она настолько подпала под его влияние, что переняла и его жизненные принципы, и манеру разрешать возникающие проблемы. Ей глубоко запало в душу одно замечание, которое он случайно обронил как-то вечером: мол, парижанки весьма высоко котируются в Южной Америке, потому что из них получаются замечательные любовницы, а еще по причине их жизнерадостности и остроумия, что так выгодно отличает их от латиноамериканских дам, которые до сих пор блюдут традицию самоуничижения и послушания. Традицию, разрушающую их как личность и объясняющуюся явным нежеланием тамошних мужей делать их своими любовницами.

Вместе с тем Барон научил Матильду воспринимать жизнь как ряд ролей, которые следует играть — что должно было происходить таким образом, чтобы, вставая по утрам и расчесывая свои светлые волосы, она говорила про себя: «Сегодня я буду такой-то или такой-то», и воплощала задуманное.

Однажды она решила стать элегантной представительницей одной известной парижской модистки и отправиться в Перу. Единственное, что от нее требовалось, — это играть роль. Она тщательно подобрала костюм, с величайшей самоуверенностью обратилась к означенной модистке и получила должность ее представительницы, а заодно и билет до Лимы.

На борту судна она вела себя как посланница самой французской элегантности. Врожденный талант узнавать хорошее вино, дорогие духи и руку знающего портного делали ее в глазах окружающих личностью образованной. Кроме того, она кое-что смыслила и в искусстве приготовления еды.