Жестокие наследники (ЛП) - Вильденштейн Оливия

Он одарил меня кривой усмешкой, которая вместо того, чтобы быть холодной, расчётливой или презрительной, казалась искренней.

И вроде как милой.

Я нахмурилась, потому что никогда не думала, что Римо способен на нежность.

Он мотнул головой в сторону верхнего этажа, и я опустила кинжал к бедру, затем последовала за ним вверх по лестнице, которая скрипела, как старые кости. Коридор на лестничной площадке был широким, но тёмным. И всё же я могла разглядеть несколько дверей. Судя по металлическим номерам, прибитым к каждому из них, я предположила, что именно здесь путешественники провели ночь в настоящей гостинице.

Была ли одна из этих спален в настоящее время занята человеком, пекущим пироги?

— Ты можешь обменять свой нож для масла на пистолет? — пробормотал Римо.

Я уставилась на свой кинжал, потом на него.

— Это не нож для масла.

Выражение его лица, которое смягчилось во время нашего разговора в коридоре, снова стало серьёзным.

— Ладно, а ты можешь превратить его в более смертоносное оружие?

— Скажи, пожалуйста.

— Извини?

— Вежливая просьба не повредит твоей мужественности.

Он фыркнул, но его рот изогнулся в ухмылке.

— Пожалуйста, о великая Амара Вуд, можешь ли ты сделать страшное оружие из своего, — он снова указал на мой нож, — что это должно быть?

— Кинжал.

Он улыбнулся, и я могла поклясться, что на минуту мне показалось, что я тусуюсь с Суком.

— Не могла бы ты превратить свой чахлый кинжал в пистолет, пожалуйста?

— Чахлый.

Я возмущенно покачала головой, но сжала рукоять своего оружия. Мгновение спустя лезвие превратилось в ствол пистолета, округлый цилиндр злобно поблескивал.

Бок о бок мы направились к первой двери. Я занесла кулак, чтобы постучать, но Римо перехватил его раньше, чем мои костяшки смогли коснуться дерева.

— Почему бы тебе не напеть им какую-нибудь мелодию, пока ты этим занимаешься?

Я сердито посмотрела на него.

— Удивлять людей это не …

Слово «искусство» застряло у меня в горле, когда Римо распахнул дверь.

Я хлопнула свободной рукой по рукоятке пистолета и взмахнула руками, направляя дуло в сторону спальни. Никто не закричал и не поднял руки, потому что там не было жильцов. Кровать была застелена цветастым покрывалом, накинутым поверх пушистых подушек, а поверхность комода была пуста, если не считать белой вязаной салфетки. Нана Ви была большой поклонницей салфеток и пыталась научить меня их делать, но вязание крючком было не для меня.

Римо отважился зайти в ванную комнату в номере. Он щёлкнул выключателем, и, хотя я не ожидала, что какие-либо лампочки вспыхнут, потолочные светильники зажужжали и осветили пространство, выложенное белой плиткой. Римо отодвинул занавеску в душе, и я ахнула. Крошечные бутылочки с мылом теснились в держателе из проволочной сетки. Я сунула свой пистолет в руки Римо и отвинтила крышку с одной из бутылок, и почти замурлыкала, когда до меня донёсся аромат нагретой солнцем жимолости.

Я резко повернулась к нему.

— Чур, я иду в душ.

— Как насчёт того, чтобы мы проверили остальное место, прежде чем ты примешь ванну?

Он протянул оружие.

Я посмотрела на оружие, потом на Римо, и меня осенило, что я ему доверяю.

— Ты можешь оставить его себе. На данный момент.

Его зрачки удивленно расширились.

— Это лучшее оружие, чем твоя ручка, — добавила я с лёгкой насмешкой.

Следуя за мной обратно в коридор, он сказал:

— Ты была бы удивлена, какой ущерб ты могла бы нанести с помощью правильно расположенной ручки.

Я поморщилась.

Выключатель на стене привлёк моё внимание, и я щёлкнула им. Когда тёмное пространство осветилось, я вздохнула. Громко. «Местечко у Би» было похоже на эпицентр бури, и я планировала в полной мере воспользоваться спокойствием и комфортом. Мы могли бы даже использовать его в качестве нашей базы, пока будем строить что-то, чтобы добраться до портала.

Когда Римо открыл дверь в ещё одну пустую спальню, я повернулась к нему лицом, и это заставило его опустить пистолет и проворчать:

— У тебя есть желание умереть?

Я закатила глаза.

— Моя собственная пыль не может убить меня.

Он приподнял бровь.

— Только это не твоя пыль.

Я втянула в себя немного воздуха. Даже при том, что пыль ощущалась моей, он был прав… это было не так. Как это могло вылететь у меня из головы?

— На данный момент и, вполне возможно, навсегда, если мы не найдём способ выбраться отсюда, она моя.

Я не стала добавлять, что он, вероятно, был прав насчёт части «убить меня», потому что Римо Фэрроу больше не нуждался в большем поощрении его эго.

— Что возвращает меня к тому, что я собиралась тебе сказать. Я думала, что могла бы сделать из этого верёвку.

Он нахмурился.

— Чтобы подцепиться к порталу.

Его глаза расширились, но затем его ощутимое удивление исчезло под слоем осторожности.

— Сначала нам нужно будет взобраться на утёс, а он выглядел ещё круче, чем в последней камере.

— Я могла бы сделать инструмент из своей пыли, чтобы помочь с этим. Кирку или что-то в этом роде.

Он покачал головой.

— Мы могли бы попытаться.

— После моей ванны.

— После твоей ванны.

— Ты не хочешь принять ванну?

— Возможно. Но сначала я хочу познакомиться с человеком, который испёк пирог.

С мыслью о пекаре в моем мозгу поселилась надежда. Вздохнув, я последовала за Римо, когда мы вошли в оставшиеся спальни. Все они были незаняты. Кровати были застелены, а ванные комнаты полностью функциональны. На выходе из последней, самой большой на этаже, моё внимание привлекла стена с фотографиями в рамках.

После того, как мы убедились, что спальня пуста, я подошла ближе к фотоснимкам, отцепила один и подняла его. Две женщины стояли перед гостиницей: одна пожилая, другая ровесница Нимы. Их глаза были прищурены, как будто солнце было особенно ярким. Младшая обнимала старшую за плечи, и её прямые чёрные волосы развевались в стороны.

— Я думаю, это моя бабушка.

Римо нахмурился.

— Милли?

— Нет. Та, которая умерла, когда Гвенельда восстала из могилы. Биологическая мать Нимы.

Из историй, которыми потчевали меня Паппи и Нима, я чувствовала, что знала Нову, женщину, которая плакала во время каждого показа «Титаника», хотя знала, чем всё закончилось; подругу, которая тщательно заботилась о других, живых или мёртвых (она была городским бальзамировщиком); мать, которая покрасила дверь в подвальный морг в жёлтый цвет, чтобы её дочь не смотрела на неё со страхом.

Я также чувствовала, что знаю её благодаря Гвен. Тётя Джии и Сука всё ещё носила в себе разум и воспоминания моей бабушки. Хотя она и не делилась ими часто или свободно, время от времени, во время племенного ритуала, который объединял наши семьи, воспоминание слетало с языка Гвен, и я сразу же впитывала его. Если Паппи был поблизости, когда это случалось, его долговязая грудь раздулась от горя, что побуждало Гвен извиниться, хотя он всегда настаивал, что это был подарок.

Когда я была моложе, я всегда задавалась вопросом, не заставляло ли это бабушку Эм ревновать; в конце концов, Паппи никогда не переставал любить свою первую жену. Однажды, когда мы ухаживали за розовыми дрозами, которые не только поселились на одной из стен её дома, но и ползали по всей крыше, я набралась смелости спросить её. Она поставила свою лейку, зачесала мои волосы назад и сказала, что это не вызывает у неё ревности, а приятные воспоминания Паппи заставляют её чувствовать себя счастливой.

— Счастливой? — переспросила я её.

— Счастливой, что такой хороший человек решил, что я достойна его сердца.

Ни у кого из моих бабушки и дедушки не было магических клейм на руках или сверхъестественной силы в венах, и всё же они нашли настоящую любовь. Возможно, мне не следует отказываться от общения с человеческими мужчинами. Возможно, мне следует отправиться на Землю, когда мы вернемся на Неверру, и приложить больше усилий, чтобы встретиться с кем-нибудь. Кем-то таким же хорошим и добросердечным, как Паппи.